Честь мундира. Записки полковника

Что-то странное и загадочное было в том его взгляде на обыкновенную капусту, – он то хмурил брови, словно от прострелившей его сердечной боли, то быстро-быстро моргал веками, будто в задумчивые глаза его попала соринка. Затем он взял большую серебряную вилку, наколол ею кусок капусты и положил в свою тарелку. Сделав это, он снова попросил меня налить ему водки и опять встал, бросая строгий инспекторский взгляд на оба фланга праздничного стола. Так и стоял до тех пор, пока в зале не стихли голоса и не перестали цокать вилки и ножи.

– Товарищи офицеры, прошу налить, – начал он своим зычным скрипучим басом, – здесь присутствует маршал артиллерии Михалкин Владимир Михайлович… Я его фронтовой сослуживец. Мы вместе с ним воевали под Ленинградом… Как и блокадный город, наш дивизион тоже голодал той лютой зимой… Конечно, голодал не так страшно, как ленинградцы, нам тыловики все же подбрасывали кое-какую пайку на передок…

– Да-да, было такое, Гриша, было, – негромко добавил Михалкин. – Кто-то из наших сказал тогда: «Боюсь умереть не от немецкой пули, а от голода».

– Так вот, товарищи офицеры, – продолжал Городецкий, – наши разведчики, ходившие на ту сторону фронта, сообщили, что на нейтральной полосе есть дачный огород с неубранной осенью капустой… Торчали из-под снега головешки. И тогда красноармеец рядовой Михалкин вызвался добыть ту капусту… Пополз туда… На огород… Под огнем немцев… Под сигнальными ракетами… Помните, товарищ маршал? А там работали немецкие снайпера…

Я посмотрел на Михалкина. Полная рюмка в его руке дрожала так, что из нее выплескивалась водка. Он опустил ее на стол.

– Помню, помню, Гриша, – тихо сказал он срывающимся голосом, – все помню…

А Городецкий тем же громким, гортанным басом с наждачной присыпкой продолжал:

– Так вот, товарищи офицеры… В ту февральскую ночь 42-го года красноармеец Михалкин притащил в наш дивизион несколько голов мерзлой капусты… Набил ими чей-то маскхалат и тащил ползком по снегу… Потом оказалось, что маскхалат прострелен немецким снайпером… И нам на голодном «передке» досталось каждому по ледяному лепестку… Но мы еще растопили снег в котелках и на буржуйке варили суп из мерзлой капусты… И тогда наш сержант Ковальчук сказал:

– Мужики, нехорошо получается, кто-то выращивал эту капусту, а мы ее вроде как украли… А хозяева дачного огорода, может быть, пухнут с голода в Ленинграде… Кто со мной – на огород?..

Следующей ночью поползли мы на нейтралку вчетвером – Ковальчук, Михалкин, Затрадзе и я…

Городецкий замолчал. По его скорбному выражению лица видно было, что ему трудно было говорить. А Михалкин продолжил:

– Когда мы возвращались ползком назад, Сережу Ковальчука их снайпер все-таки достал. Уже прямо у первой нашей траншеи… Мы ему рану перевязали и в тыл к медикам доставили… Волокли на плащ-палатке по снегу…

– И два мешка с мерзлой капустой следом… Для голодающих ленинградцев, – добавил Городецкий, – так с ними Ковальчука в ленинградский госпиталь и повезли…

В зале стояла космическая тишина. А Городецкий расстегнул китель, посмотрел на маршала Михалкина и вдруг красиво, трогательно, проникновенно запел:

Выпьем за тех, кто погиб под Синявино,
Всех, кто не сдался живьем,
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальем!

Когда он закончил этот куплет, зал взорвался яростными аплодисментами. Вяло хлопали только насторожившиеся генералы, восседавшие в «президиуме» застолья. «Колбасный генерал» не по возрасту резво метнулся к приоткрытым окнам и захлопнул их. А Городецкий, прикладывая ладонь к широкому «иконостасу» орденов и медалей на груди, налево и направо благодарил публику мелкими поклонами.

– Браво! Браво! Бра!.. – закричал розовощекий полковник на дальнем краю стола и тут же осекся, увидев, что начальник управления генерал-майор Иванов мельком подал ему кулаком грозный знак.

– Товарищи офицеры! – снова басисто обратился к участникам праздничного пира Городецкий. – Позвольте я еще вам спою…

– Давай, Гриша, давай, – одобрительным тоном произнес маршал Михалкин. – Нашу, фронтовую! Ты запевай, а мы поддержим.

– Есть, товарищ маршал артиллерии, – игриво ответил Городецкий с улыбкой и, выждав паузу, вдохновенно запел, дирижируя себе в такт большим генеральским кулаком:

Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,
Мы в смертный бой идем за честь родной страны.
Пылают города, охваченные дымом,
Гремит в седых лесах суровый бог войны.

Тут генералы и полковники-фронтовики повставали со своих мест, подошли к Городецкому и вместе с ним дружно грянули:

Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
И сотни тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину – огонь! Огонь!