Четки

Из отверстий Структуры выныривали серые лица старцев с впалыми глазами, из-за которых они выглядели словно мумии. Черепа, обтянутые сморщенной кожей. Были ли они в сознании? Видели то, на что смотрели? А может, их разум уже покинул тело, которое по привычке выполняет обычные движения? Следование за звуком и наблюдение — вот и все, что им осталось.

Он шел все медленнее, а толпа — как ни странно! — замедлялась вслед за ним, касалась его, мягко поторапливала.

Где она? Где-то сзади, среди десятков тысяч других профилей. Если бы он повернул, толпа повернула бы за ним. Хаос только бы усилился. Оставалась надежда, что Марыся знает, кто всех ведет, и что сама его найдет.

Они проходили все новые и новые шлюзы, тоже открытые настежь. Отовсюду выходили люди. Казалось, это никогда не закончится. И тогда он заметил единственные закрытые ворота. Стык.

Толпа напирала сзади. Становилось теснее. Марыся была где-то там, дальше, чем прошлый раз, когда он проверял. Она не пробьется через эти ряды. Вокруг него оставалось минимальное свободное пространство. И уже не он вел толпу, а толпа вела его. Круг из его личных охранников, на которых напирали остальные, повернул в сторону шлюза Стыка. Он должен был идти туда. Если бы он остановился, люди за ним тоже бы остановились, и за ними тоже, но где-то безвольность человеческой массы приобрела бы смертельно опасную густоту. Там была и Марыся.

Он попытался повернуть в сторону свободного пространства. Встретился со стеной тел. Это не его воля, это алгоритм. Он остановился, коснулся ладонью Стыка. Сосредоточился на том, чтобы их не открывать. Сначала Марыся, потом ворота. А потом… возвращение в Варшаву.

Возможно ли создание нового профиля для взрослого человека?

Он понятия не имел, как толпа поведет себя в тесных коридорах. Но и сам переход через шлюз не давал гарантий успеха. Дальше были лифты, следующие шлюзы, бронированные ворота терминала выхода. Путешествие Наверх этой толпы займет недели.

Он закрыл глаза и оперся лбом о холодный металл. Что я наделал?.. Он не помнил, что сказал им с террасы Крепости. Пробел в памяти, открытая рана, существование которой он только что осознал. Как тогда, когда он перестал быть однодневным. Значит, кто-то другой или что-то другое говорило через него. Использовало его рот.

Значит, он тоже закодирован.

Хоть это казалось уже невозможным, толпа сгущалась. Сверху это напоминало замедленную съемку столкновения пластической массы с твердой преградой. Они не остановятся. Будут сантиметр за сантиметром напирать, подходить, толпиться. Пока не начнут умирать, расплющенные прессом собственных тел.

Он сполз вниз, опираясь спиной о ворота, сел на землю и спрятал лицо в ладонях. Глубоко вздохнул и вошел в транс.

Его окружали десятки тысяч галактик, состоящих из светящихся цифр. Он потянулся к ним ко всем и сразу же отпрянул, сжавшись от боли. Это было как удар током. У него не было доступа к ним, он не мог ничего поменять. Каждый единичный профиль открывался, но попытка выбора нескольких одновременно заканчивалась болезненным отказом. Этот фокус получился только раз. А может, перекодировка возможна только в одну сторону?

Он открыл глаза. Десятки людей всматривались в него сверху в ожидании, что он поведет их дальше. И что поведет и их товарищей, которые стояли дальше и не могли его видеть. Всех этих сумасшедших он хотел отослать прочь. Он не был Спасителем мира, он не просил этого. Вся эмпатия слишком разрекламирована. Даже если случайно, по ошибке кого-то, кто управлял этим миром, он испортил их сознание, то он не был автором. Он использовал это несознательно, как ребенок, который испортил сложный механизм палкой, воткнутой в случайное отверстие.

Он забрался на контейнер возле закрытого шлюза. Может, он увидит Марысю среди этого моря голов.

Толпа стихла. Ожидали очередной речи.

А у него в голове было пусто.

* * *

Она не хотела идти вместе с толпой. Хотела найти папу, очень хотела. Эта необходимость появилась внезапно и была сильнее, чем ее недоразвитый Зов. Что одиночество тюремной камеры делает с сознанием! За полтора или два цикла, что она сидела в камере, она успела возненавидеть отца — и полюбить его. Раздираемая эмоциями, она билась в стены камеры. А сейчас ей хотелось только идти за ним, быть как можно ближе к нему. Поговорить? Может, прижаться. Что угодно. Она уже не жалела, что остановилась возле него с сумкой, полной оранжевых банок.

Она не могла найти его в толпе. Люди потерялись в этой тишине. Шли куда-то, одурманенные остановкой фабрик. Она была в середине человеческого моря. Возможно, если бы попыталась выбраться из него, то могла бы спрятаться за преградой. Может, получилось бы. Она не хотела, шла вместе с тысячами жителей в неизвестном направлении, и оно было единственно верным. Откуда она это знала?

Они проходили новые и новые шлюзы, пассажи, наконец Умиральню. Сверху на них смотрели старцы, которым наноБ не позволяло умереть, а сами они боялись отнять у себя жизнь.