Четверть века назад. Часть 1

И Гундуровъ, надвинувъ покрпче отъ втра мягкую шляпу на брови, уютно уткнувшись въ уголъ коляски, глядлъ разгорвшимися глазами на бжавшее въ даль сроватою лентой шоссе, съ подступавшими къ нему зелеными лугами, только что обрызганными какою-то одиноко пробжавшею тучкою… Все т же неслись он ему на встрчу, съ дтства знакомыя, съ дтства ему милыя картины и встрчи. По влажной тропк, за канавкою, идетъ о босу ногу солдатикъ, съ фуражкою блиномъ на затылк, съ закинутыми за спину казенными сапогами; кланяются прозжимъ въ поясъ прохожія богомолки въ черныхъ платкахъ подвязанныхъ подъ душку, съ высокими посошками въ загорлыхъ рукахъ; лниво позвякиваетъ колокольчикъ обратной тройки, со спящимъ на дн телги ямщикомъ, и осторожные вороны тяжелымъ взмахомъ крылъ слетаютъ съ острыхъ грудъ наваленнаго по краямъ дороги щебня… А солнце заходитъ за кудрявыя вершины недальняго лсочка, и синими полосами падаютъ отъ него косыя тни на пышные всходы молодой озими… И солнце и тни, и эта волнующаяся тихая даль родной стороны, и теплыя струи несущагося на встрчу втра, — все это какимъ-то торжествующимъ напоромъ врывалось въ наболвшую «въ Петербургской мерзости» душу молодаго человка, и претворялось въ одно невыразимо сладостное сознаніе бытія, въ безпричинное, но неодолимое чаяніе какого-то сіяющаго впереди, невдомаго — но несомнннаго счастія…

Онъ съ внезапнымъ порывомъ обернулся къ товарищу:

— Жить надо, а? Жить, просто жить, такъ Ашанинъ?

— И на-слаж-дать-ся! отвтилъ ему тотъ пятью звучными грудными нотами въ нисходящей гамм,- и тутъ-же сразу затянулъ во всю глотку старо студенческую псню,

Gaudeamus igitur,
Juvenes dum su-umus.

— Что, хорошо? засмялся онъ въ отвтъ на смявшійся же взглядъ обернувшагося на эти звуки ямщика, — это, братъ, по нашенски: валяй по всмъ, пока кровь ключомъ бьетъ!..

— Эхъ вы, соколики! тутъ-же мигомъ встрепенувшись на козлахъ, подобралъ разомъ четверку такой же какъ и Ашанинъ черноглазый и кудрявый ямщикъ, — и коляска, взвизгнувъ широкими шинами по свже настланной щебенк, понеслась стремглавъ подъ гору, и взлетла на пригорокъ словно на крыльяхъ разгулявшагося орла…

На другой день, рано утромъ, пріятелей нашихъ, сладко заснувшихъ подъ полночь, разбудилъ старый слуга Гундурова. Они подъзжали къ Сицкому.

II

Большой, блый, Александровскаго времени домъ въ три этажа, съ тяжелыми колоннами подъ широкимъ балкономъ и висячими галлереями, соединявшими его съ двумя, выходившими фасадами на дворъ, длинными флигелями, глядлъ, если не величественно, то массивно, съ довольно крутой возвышенности, подъ которою сверкала подъ первыми лучами утра довольно широкая, свтлая рчка, въ полуверст отсюда впадавшая въ Оку. Темными кущами спускались отъ него по склону съ обихъ сторонъ густыя аллеи стариннаго сада, а передъ самымъ домомъ стлался ниспадающимъ ковромъ испещренный цвтами лугъ, съ высоко бившимъ фонтаномъ на полу-гор. Сквозь деревья нарядно мелькали трельяжи и вычурныя крыши Китайскихъ бесдокъ, и свжеокрашенныя скамейки блли надъ тщательно усыпанными толченымъ кирпичемъ дорожками.

— А вдь красиво смотритъ! говорилъ Ашанинъ, любуясь видомъ, въ ожиданіи парома подтягивавшагося съ того берега.

Гундуровъ еле замтно повелъ плечомъ.

— А теб не нравится?

— Не приводитъ въ восторгъ, во всякомъ случа, отвчалъ онъ не сейчасъ;- мн, засмялся онъ, — какъ сказалъ древній поэтъ, — «боле всего уголки улыбаются.»

— Врю, замтилъ Ашанинъ, — только вотъ бда: въ уголк-то «театрика» не устроишь.

— Дда, — не будь этого…

Ашанинъ глянулъ ему прямо въ глаза:

— А знаешь что, Сережа, я теб скажу — вдь ты ужасный гордецъ!

Румянецъ внезапно вспыхнулъ на щекахъ Гундурова:

— Я гордецъ! Изъ чего ты взялъ?…

— А изъ того, голубчикъ, что я тебя лучше самого себя знаю… Только поврь, тебя здсь ничто не оскорбитъ!

— Да я и не думалъ…

— Ну, ладно!

И Ашанинъ, не продолжая, побжалъ на паромъ.

— Колокольчикъ подвяжи! наставлялъ онъ ямщика, — а то мы, пожалуй, тамъ всхъ перебудимъ. Бывалъ ты въ Сицкомъ?

— Какъ не бывать, батюшка! Возили!..

— Такъ какъ бы намъ такъ подъхать, чтобъ грохоту отъ насъ поменьше было?

— Да вамъ къ кому, къ самимъ господамъ, аль къ управителю? молвилъ на это уже нсколько свысока ямщикъ.

— Къ скотнику, милый мой, къ скотнику! расхохотался Ашанинъ. — Трогай!..

Они поднялись по шоссированной, отлогою спиралью огибавшей гору дорог — и очутились у ограды на каменныхъ столбахъ, съ желзными между ними копьями остріемъ вверхъ, и высокими по середк воротами аркою, надъ которой словно звала разинутая часть грубо вытесаннаго изъ мстнаго камня льва на заднихъ лапахъ, съ передними опиравшимися на большую позолоченную мдную доску, на которой изображенъ былъ рельефомъ княжескій гербъ Шастуновыхъ. Все это было ново и рзало глаза свжею блою краской и рзкостью линій….

— Ишь ты, зврища-то какого подняли! проговорилъ ямщикъ, осаживая лошадей предъ полупримкнутыми половинками воротъ и заглядываясь на верхъ.

— Възжать, чтоль? спросилъ онъ, оборачиваясь къ господамъ.