Четверть века назад. Часть 1

Эта страсть еще боле чмъ пансіонская дружба служила связью между имъ и Гундуровымъ. Не мене пылко любилъ и молодой славистъ драмматическое искусство, но разумя его и выше, и глубже, и строже, чмъ это длалъ Ашанинъ, цнившій театральныя произведенія прежде всего со стороны изъ сценической удобоисполняемости. Серьезныя, поглощавшія почти все его время въ университет занятія по его спеціальности, и боязнь повредить скоморошествомъ своей молодой ученой репутаціи заставляли его налагать строгую узду на свои собственныя театральныя хотнія; но онъ понималъ Ашанина, онъ не разъ завидовалъ ему, его „безалаберной свобод“, при которой онъ, Гундуровъ, „еслибы былъ на его мст непремнно поставилъ бы на сцену Шиллеровскаго Валленштейна, Шекспировскія драмы!..“ Ашанинъ съ своей стороны находилъ въ этой любви Гундурова къ театру какъ бы оправданіе себ, и серьозяо иной разъ посл бесды съ нимъ возводилъ въ собственныхъ глазахъ свои упражненія перваго любовника на степень дйствительнаго дла… Онъ при этомъ былъ самаго высокаго понятія о способностяхъ, объ образованности Гундурова, глубоко уважалъ его мнніе, и любилъ его отъ всей души.

Онъ тотчасъ же со врожденною ему сообразительностью понялъ что этотъ отказъ Гундурову въ дозволеніи хать за границу, неудавшаяся его попытка найти себ другое дло, что весь этотъ разгромъ его лучшихъ, чистыхъ, законныхъ желаній припиралъ пріятеля его къ стн, оставлялъ его безъ выхода, — но что теперь, сейчасъ, „ничего съ этимъ не подлаешь, никакой изводяшей звздочки на неб не высмотришь.“ Теперь представлялась одна задача: не дать объ этомъ пока думать Гундурову, вызвать его на время изъ подъ гнета впечатлній вынесенныхъ имъ изъ Петербурга, — словомъ, говорилъ себ Ашанинъ, припоминая чью-то шутовскую выходку: „коли безъ хлба, такъ дать хоть маленечко пряничкомъ побаловаться.“ Пряничекъ этотъ тотъ часъ-же представился Ашанину во образ любительскаго спектакля, — единственное „балованье себя“ на которое могъ согласиться Гундуровъ, — спектакль гд бы пріятель его могъ сыграть „хорошую“, любезную ему роль, въ которую онъ „ушелъ бы весь, ушелъ это всей этой петербургской мерзости.“ А тутъ и случай выходилъ такой великолпный: княгиня Шастунова, съ которою Ашанинъ познакомился зимою, и въ дом которой часто бывалъ, затвала у себя въ деревн, спектакль, въ которомъ собирались участвовать вс почти состоявшіе тогда въ Москв на лице актеры любители. Оказывалось при этомъ что имніе Гундурова, куда онъ узжалъ въ тотъ же день, и Сицкое Шастуновыхъ находились въ томъ-же узд, въ какихъ нибудь пятнадцати верстахъ разстоянія, что кром того существовали даже старинныя добрыя отношенія между теткою его пріятеля, Софьею Ивановною Переверзиною, и владльцами Сицкаго…. „Да это сама благоволящая къ теб судьба такъ удачно устроила, горячо доказывалъ Ашанинъ; вдь подумай, Сережа тамъ можно будетъ Гамлета поставить!..“

Онъ попалъ, что говорится, въ самую жилку. Выйти, попробовать себя въ Гамлет,- какъ пламенно мечталъ объ этомъ Гундуровъ въ оны дни! Во всей человческой литератур онъ не признавалъ ничего выше Гамлета, ни одно великое произведеніе такъ глубоко не „забирало“ его. Онъ зналъ наизусть всю роль датскаго принца и бывало, увлекаясь до слезъ, читалъ ее въ свободныя минуты Ашанину и общему ихъ пансіонскому товарищу, Вальковскому, бдному и малообразованному чиновнику какой-то палаты, но который опять таки былъ дорогъ Гундурову вслдствіе уже совершенно фанатической любви своей къ сцен…

Къ тому же, поддавался молодой человкъ на доводы пріятеля, ему теперь дйствительно нужно разсяться: вдь „съума же можно сойти вертясь, какъ блка въ колес, все на той же мысли: что я съ собой буду длать?…“ Гундурову было двадцать два года:- „не пропадать же въ самомъ дл!“ подсказывала ему его здоровая, склонная къ энтузіазму натура… Кончилось тмъ что онъ принялъ предложеніе Ашанина довести его къ Шастуновымъ въ Сицкое, по дорог къ себ въ деревню, гд ждала его тетка, воспитавшая его, и къ которой онъ былъ горячо привязанъ, — „а тамъ увидимъ… смотря какъ… я не отказываюсь, но и…“

Ашанину ничего боле не нужно было. Онъ мигомъ собрался, — и друзья наши, пообдавъ въ Троицкомъ трактир и выпивъ, по предложенію Ашанина, бутылку шампанскаго „во здравіе искусства,“ выхали, не теряя времени, изъ Москвы.

Они теперь были отъ нея уже довольно далеко; солнце быстро склонялось на западъ…

— Эта твоя княгиня, заговорилъ опять Гундуровъ, — вдова, должно быть, князя Михаила Васильевича Шастунова, что посланникомъ гд-то былъ. Онъ вдь умеръ?…

— Два года тому назадъ. Онъ оставилъ дочь и сына мальчишку. Они вс, съ князь Ларіономъ, жили потомъ въ Италіи, а ныншнюю зиму провели въ Москв. Княжн Лин минетъ 19-ть лтъ; ее вывозили въ свтъ зимою, но она, говоритъ, на балахъ скучала. Я имъ и предложилъ „театрикъ,“ какъ выражается Вальковскій….

— Ахъ, что Вальковскій, гд онъ? прервалъ Гундуровъ.