Четвертое сокровище

— Инсульт повредил языковой центр его мозга. Врачи не знают, насколько это серьезно. Мы знаем, что он не может говорить, поскольку зоны, отвечающие за речь, практически полностью поражены. Мы не знаем, понимает ли он, что ему говорят, хотя создается впечатление, что он слышит, но зоны мозга, помогающие понимать речь, тоже повреждены… Он по-прежнему владеет кистью, но уже не может писать так, как писал до инсульта. Мы не знаем, что значат его рисунки, если они вообще несут в себе какой-либо смысл.

Арагаки внимательно выслушал.

— Спасибо. Я практически все понял. Вы сможете вернуть его способность к общению?

— Извините, нет. Я только пытаюсь лучше понять его теперешнее состояние. Может, мне удастся выяснить, что значат его рисунки.

Арагаки кивнул.

— Как вы сами сказали, если они вообще что-то значат.

Когда Тина взяла пачку рисунков сэнсэя и ушла, Арагаки сказал:

— Поразительно.

Годзэн недоуменно посмотрел на него.

— Вы не видите?

— Извините, чего?

— Сходства? Не видите?

Годзэн был в полном недоумении.

— Ну ладно, не важно.

Самое первое

что мне нужно

сделать

Тина стояла вместе с Уиджи и Джиллиан у конференц-зала, где только что завершился семинар профессора Аламо.

— Прекрасный доклад, Уиджи, — сказала Тина.

— Спасибо, но не думаю, что он понравился Аламо. Он все время дергал бровью.

— Я заметила, — подтвердила Джиллиан. — Хотелось ему врезать.

— Может, ты говорил что-то провокационное, — заметила Тина.

— Спасибо, не думаю, — ответил Уиджи. — Раз уж заговорили об Аламо — ты не хотела бы побеседовать с ним?

— Вообще-то я собиралась домой — посмотреть, как там мама. Тетя Киёми ждет меня дома. О чем он хотел поговорить?

— Он очень заинтересовался тем экспериментом, который мы провели с учителем каллиграфии.

— Уиджи… — начала Тина с нотками упрека в голосе.

— Вы прямо движители науки, — перебила Джиллиан. — А я пойду займусь чем-нибудь поинтересней.

— Две минуты, — сказал Уиджи Тине, когда Джиллиан ушла. — Обещаю.

Когда они вошли в кабинет Аламо на третьем этаже института, профессор развернулся к ним в кресле на колесиках и махнул Уиджи, прося закрыть дверь. После чего он жестом пригласил Уиджи и Тину сесть. Тина пожалела, что не ушла домой.

Аламо закинул ногу на ногу, сложил руки на колене.

— Уильям рассказал, что вы натолкнулись на интересный случай. Японский учитель каллиграфии с симптомами аграфии.

— Да. Он сэнсэй моего друга. — Она подумала, что нужно бы сказать «бывшего любовника», но ей не нравилось такое выражение.

— Уильям рассказывал мне кое-что о сэнсэе, а также о том, что вам удалось сделать очень интересные снимки, показывающие его состояние в процессе рассматривания его собственных рисунков.

— Мне кажется, что они представляют некоторый интерес, но, конечно, я только начинаю разбираться во всем этом.

— Разумеется, и в этом мы как раз можем помочь. Мы, — профессор Аламо кивнул на Уиджи, — будем рады стать вашими научными партнерами в этом начинании. Фактически я готов финансировать это мероприятие, а также, кстати, и весь процесс вашего обучения здесь. Есть парочка грантов, которые я могу выудить.

— Спасибо за предложение, — медленно проговорила Тина.

Профессор Аламо поднял руку.

— Я понимаю, что Портер — ваш научный руководитель и у нее есть источники финансирования на этот год. Но, между нами, ее финансовые перспективы не дают повода для оптимизма. Может случиться, что год-два она будет без денег. Разумеется, финансирование — не самое важное. Главное — какому исследованию посвящает себя ученый, его качество, его значимость. «Большая Наука», как я это называю. Сейчас Портер занимается хорошим делом, нужным, не поймите меня превратно. Но то, чем занимаемся мы, — он опять взглянул на Уиджи, — это Большая Наука, та, под которую выделяют большие гранты, которая приводит к большим контрактам с издательствами, большим креслам в больших университетах. К большим премиям. — Тина вдохнула и начала было говорить, но Аламо продолжал: — Большой науке нужны лучшие исследователи, лучшее оборудование, лучшее всё и лучшие во всем. — Он поменял ноги и откинулся на спинку стула, руки легли на бедра. — Но даже при всех этих условиях порой не обойтись без счастливой случайности, прорыва. Учитель каллиграфии может оказаться таким прорывом. С его помощью, и с вашей, мы могли бы сделать существенный шаг вперед в понимании того, как сознание и тело формируют субъективный опыт.

Тина слегка кивнула, показывая, что понимает.

— Может, я покажусь наивной, но мне кажется, что случай с сэнсэем не будет единственным.

— В этом-то и вся проблема, — заметил Аламо. — Степень повреждения мозга у каждого больного различна. Все зависит от обширности поражения мозга, то есть от степени серьезности и расположения пораженной зоны. Судя по снимкам сэнсэя, которые мне показал Уильям, мы, скорее всего, имеем дело с сочетанием параметров, идеально подходящим для наших целей. Выигрышный случай, так сказать.

Тина повернулась к Уиджи. Тот уставился в пол перед собой. Аламо продолжал: