Тина взяла рюкзак и вернулась в комнату. Встав на колени, она разложила тушечницу, брусочки туши, кисти и подставки на новом столе сэнсэя. Положила рядом стопку чистой бумаги. Потом зашла в кухню, наполнила водой старый маленький чайник и тоже поставила рядом на пол.
Она вернулась в гостиную и легонько тронула сэнсэя за рукав. Он прошел за ней в чулан. Увидев устроенное Тиной рабочее место, опустился на колени и положил чистый лист на импровизированный стол.
Тина посмотрела, как он разводит тушь, и оставила его одного, закрыв двери. Она зашла в спальню матери и села на пол у ее кровати.
— Я видела сегодня тетю Киёми. Она была в мастерской сэнсэя Дзэндзэн.
Ханако молчала.
— Она не могла мне толком объяснить, что она там делает. Говорила что-то вроде того, будто хочет посмотреть, как у сэнсэя дела.
— Это я попросила ее сходить.
— Зачем? Что вообще происходит?
Ханако начала было что-то говорить, но покачала головой и снова откинулась на подушки.
Тина знала, что мать ничего не скажет. Она могла так замыкаться на месяцы, если не хотела о чем-то разговаривать.
— Ма, — сказала Тина. — Должна сказать тебе, что у Нас дома гость.
— Гость?
— Я привела сюда сэнсэя — сэнсэя Дзэндзэн. Он поживет в моей старой спальне. Извини, что не спросила разрешения заранее, но там, в школе, у него был просто сумасшедший дом. Все эти люди, которые чего-то от него хотят. Я просто схватила и привезла его сюда. Не волнуйся, я о нем позабочусь. Я позабочусь о вас обоих.
Ханако сжала голову руками, словно та могла слететь с ее тела.
Часть третья
Метафора Тушечницы
Сан-Франциско
Стоя на коленях рядом с сэнсэем, Тина смотрела, как он рисует свои абстракции. Ему еще нужно было успокоиться, он выглядел взволнованным — все время с тех пор, как покинул школу. Его рисунки тоже изменились — форма линий стала свободнее, а черты — более массивными и дикими. Он водил кистью словно бы в отчаянии.
Он повернулся, чтобы взглянуть на нее — или, по крайней мере, в ее сторону, — и передал ей кисть. Поколебавшись, она взяла ее. Сэнсэй положил чистый лист на стол и отодвинулся, давая ей место. Шевельнувшись, она сделала глубокий вдох и села на пятки.
Сэнсэй показал рисунок, который только что закончил, и Тина решила, что он хочет, чтобы она его скопировала. Она окунула кончик кисти в тушечницу; тушь блестела на волосках, когда она занесла ее над бумагой. Пытаясь воспроизвести рисунок — то могла быть река, Или облако, или что угодно, — она чувствовала, как дрожит кисть. Она изучила свое творенье: черты были слабые, их толщина гуляла.
Тина вернула ему кисть и отодвинулась от стола. Его лицо разочарованно вытянулось, но он взял кисть и начал рисовать на другом листе. Тина поднялась, понаблюдала за ним некоторое время, потом вышла из чулана. Подошла к двери в материнскую спальню и постучала. Ханако лежала на кровати и, похоже, спала, но вдруг открыла глаза.
— Мне пора в университет. Киёми вот-вот придет. Тебе нужно что-нибудь?
— Нет. Неужели ты не можешь дождаться Киёми?
— Мне нужно успеть на поезд. С тобой все будет в порядке?
Ханако слабо кивнула.
Когда Тина закрыла дверь и шла по коридору. она услышала щелчок задвижки.
Ханако дотянулась до стопки рисунков сэнсэя и взяла верхний. Она вела пальцем по контурам — по этой жилистой тропе, — пока ей не показалось, что она поняла. Пока черты не обрели смысл. Она записала свою версию и принялась за следующий рисунок.
Интерлюдия
Поэма о Пяти Годах
Сэнсэй Дайдзэн позвонил Ханако в начале дня: скончался отец его жены, так что придется отменить занятия минимум на неделю. Ханако выразила соболезнования. Спасибо, сказал он, и разговор окончился.