Четвертый долг

Глубоко вздохнув, оттолкнулся от кровати. Мои босые ноги шлепали по прохладному полу. Комната поплыла, напоминая мне о Ниле и ее дисбалансе. Мы созданы друг для друга. Оба немного сломаны. Оба слегка порочны. Но совершенно идеальны, как только мы позволим нашим сердцам стать единым целым.

Пальцы ног впились в гладкий линолеум, удерживая меня в вертикальном положении. Тыльная сторона моей руки заболела, когда потянулась капельница. Я застонал, вытирая выступивший на лбу пот.

Я на собственном горьком опыте убедился, когда впервые попытался зайти в ванную, что мне нужно катать эту штуку, питающую мою капельницу; в противном случае игла в моей руке дергала меня назад.

Это больно. Но несравнимо с болью в моем сердце, когда я думал о Кесе, все еще сражавшимся за жизнь. Он не умер: неважно, как убежден был доктор Луиль в том, что он может никогда не очнуться.

Не думай о нем.

У меня было слишком много причин для беспокойства. Нахождение в общественном месте с интенсивным движением означало, что мои эмоции иссякли. К счастью, у меня была отдельная комната, но это не мешало чужим эмоциям просачиваться сквозь стены.

Обрывки горя и неуместной радости проникали под мою дверь от членов семьи, навещающих своих близких. Ужасная боль и жажда смерти дрейфовали, как волны запахов от пациентов, исцеляющихся от травм.

Я, бл*дь, ненавижу больницы.

Я должен уйти ― если не ради Нилы, то ради себя.

И смогу вылечиться намного быстрее вдали от людей, которые высасывают из меня жизнь.

Стиснув зубы, я поплелся вперед. Широкая повязка на животе поддерживала сломанное ребро, но боль все равно чувствовалась. По моей просьбе доктор Луиль сократил дозу анальгетиков. Мне нужно было знать правду ― контролировать свое восстановление и быть в состоянии справляться с беспокойством на своих условиях.

Потому что три недели п*здец как долго.

Я не собираюсь ждать столько времени.

В ту минуту, когда я смогу добраться до ванной, не потратив на это пятнадцать проклятых минут, я выписываюсь, и мне плевать на мнения остальных.

Каждый шаг питал энергией атрофированные мышцы.

Каждое движение заставляло мое тело оживать.

И каждая запинка гарантировала, что я смогу уйти намного раньше.

***

Одиннадцать минут.

Улучшение по сравнению с шестнадцатью минутами вчера.

Не самое лучшее достижение ― дойти от кровати до ванной, ― но я сократил время на пять минут чуть менее чем за двадцать четыре часа. Я исцелялся быстрее, ― этому способствовала моя безжалостная нагрузка.

Покачиваясь, я направился обратно к презренному матрасу, остановился в центре комнаты. Мысль о том, чтобы снова лечь на накрахмаленные простыни и снова уставиться в небесно-голубой потолок без какой-либо долбаной цели, кроме как мучить себя образами Нилы, не вдохновляла меня.

Я не готов помочь ей. Я должен быть рассудительным и исцелиться, прежде чем спасти ее, но я не мог лежать здесь, не разговаривая с ней. Не говоря ей, как сильно люблю ее, забочусь о ней, скучаю по ней, жажду ее. Я нуждался в ней. Мне нужна была ее улыбка, смех, прикосновения, тело.

Ты нужна мне, Нила, так, бл*дь сильно.

Мы с Жасмин договорились в первый же день, что наше общение будет редким и на расстоянии. Было тяжело не знать, что происходит в Хоксбридже, но Кат не знал, что мы выбрались живыми. Мой дорогой любящий отец думал, что наши с Кесом кости были свиным дерьмом на заднем дворе поместья.

И я хочу, чтобы так оно и оставалось.

Жас сделала все, что могла, чтобы скрыть наше воскрешение от всех. Врачи и медсестры называли меня мистер Джеймс Эмброуз. Никто не знал, кто я на самом деле. Она отвезла нас в больницу, в которой мы никогда раньше не были, ― бойкотируя нашу обычную медицинскую бригаду в пользу незнакомцев, которые не раскроют наши личности.

Однако это не значит, что я кому-то доверяю.

Я рисковал анонимностью, если бы связался с Нилой, но больше не могу отказываться от этого. Мысль о том, чтобы послать ей сообщение, как мы делали это в прошлом, когда я заявил, что она заставила мое сердце биться сильнее, а кровь течь быстрее.

Она была моим лекарством, а не таблетки и врачи. Я был глуп, избегая контакта с ней так долго, когда все, что я хотел, это притянуть ее в свои объятия и защитить навсегда.

Обхватив себя рукой за талию, усиливая давление на пульсирующую рану, я босиком вышел из комнаты, волоча за собой капельницу на колесиках.

Я гребаный инвалид.

В больнице было тихо.

Никаких чрезвычайных ситуаций. Никаких посетителей.

Это была приятная передышка от дневных часов, когда мне приходилось полностью сосредоточиться на зуде от швов и боли в ребрах, чтобы свести на нет всепоглощающий поток эмоций от такого оживленного места.

Я не знал, который сейчас час, но яркие неоны были приглушены, создавая иллюзию покоя и сонливости. Однако нездоровое безмолвие смерти прервало ложную безмятежность, притаившуюся во тьме, ожидая прикончить свою последнюю жертву.