Четыре беса

 Люба отвернулась. Бледная села опять у стены.

 Спектакль продолжался. Близилось к двенадцати. Кельнеры приспустили газ. Но артисты не кончали. В полутьме они только удвоили шум. Кругом из всех углов слышались раздирающие слух крики и кудахтанье, на столе под люстрой Фриц ходил на руках.

 Он вышел последним, возбужденный, похожий на пьяного.

 Пошли все вместе. Мало-помалу расходились. При расставании звучало в темноте много странных звуков, -- последние приветы.

 Потом стало, наконец, тихо, и "четыре беса" шли молча, как всегда, попарно.

 Уже не говорили. Но Фриц еще не мог успокоиться. Опять пустил свою славную шляпу повертеться на конце палки.

 Дошли до дома, попрощались.

 В своей комнате Фриц широко распахнул оба окна, высунулся на улицу и принялся громко свистать.

 -- С ума ты сошел, -- сказал Адольф. -- Какого черта тебе, в самом деле, надо!

 Фриц только засмеялся:

 -- Il fait si beau temps! [Такая прекрасная погода! -- фр.] -- сказал он и продолжал свистать.

 Внизу и Люба открыла окно. Луиза, которая собиралась раздеваться, крикнула ей, чтобы она закрыла окно; но Люба стояла и всматривалась в узкую улицу.

 До сих пор она не понимала, почему он стал смотреть на нее такими пустыми глазами, почему в последние дни его голос звучал так устало, когда он говорил с нею, почему он стал так невнимателен к ее словам.

 161

 И уже как будто не те же самые были они, когда сидели так близко друг к другу.

 И уже не покрывал он ее рук пудрою.

 Вчера он вышел, как всегда в эти дни, так скоро и нетерпеливо. И она протянула навстречу ему свои руки, а он бессмысленно уставился на нее, словно ничего не понимая.

 -- Что ж ты не напудрилась? -- сказал он потом резко, и ушел.

 И ничего не понимая, пудрила она долго левую руку, и потом правую.

 -- Ах, нет, ах, нет, -- никогда она не знала, чтоб можно было так страдать.

 Люба прижалась головой к оконной раме, и слезы заструились по ее щекам.

 Теперь она все узнала. Теперь поняла.

 Вдруг подняла голову: она услыхала, как Фриц начал громко напевать.

 Это был вальс любви.

 Громче и громче напевал, -- запел наконец во весь голос.

 Как радостно пел, как счастливо! Каждый звук терзал ее, и все же она продолжала стоять: как будто это пение всю ее жизнь восстановляло в ее памяти.

 Как хорошо она все припоминала, -- с первого дня!

 Луиза опять окрикнула ее, и она машинально заперла окно. Но не легла, -- тихо стояла она в темном углу.

 Как хорошо она обо всем вспомнила.

III.

 Как ясно Люба видела опять в своем воображении Фрица и Адольфа, когда они в первый раз к ним пришли, -- чтобы их "взяли" к папе Чекки.

 Это было утром, и Люба и Луиза лежали еще в постели.

 А мальчики стояли в углу, опустив головы, -- они были в полотняных панталонах, хотя была зима: у Фрица была соломенная шляпа.

 Их раздели; папа Чекки щупал их, и жал их ноги, и хлопал их по груди, -- до слез довел. В это время старуха, которая их привела, стояла совсем тихо, морщинистая, с беззвучно двигающимся ртом, и только черные цветы на ее шляпе слегка вздрагивали.

 Она не говорила ничего. Она только смотрела на мальчиков и следила взором за ними -- как они двигались нагие под руками Чекки.

 И Люба с Луизой смотрели с своих кроватей. Папа Чекки продолжал щупать и хлопать; и казалось, что вся жизнь мальчиков затаилась в их робких глазах.

 Потом они были "взяты".

 Старуха не сказала ни слова. Не прикоснулась к мальчикам, не попрощалась с ними. Казалось, как будто все время, пока дрожали цветы на ее шляпе, она чего-то искала, чего-то такого, что ей не давалось. Так она и за дверь вышла, медленно, нерешительно, и затворила ее за собою.

 Фриц вскрикнул долгим детским криком, как ужаленный.

 Потом вернулись они оба, он и Адольф, в тот же уголок, и уселись там безмолвно, понурясь и уронив тесно сжатые руки.

 Папа Чекки погнал их в кухню чистить картофель. Потом Люба и Луиза были отправлены туда же. Все четверо молча сидели за кухонным столом.

 Луиза спросила:

 -- Откуда вы?

 Но мальчики не отвечали. Понурясь, покусывали губы.

 Немного погодя Люба шепнула:

 -- Это ваша мать была?

 Но они все-таки не отвечали, и казалось по неровному колыханию их грудей, что они едва удерживают слезы. И слышно было только, кал шлепались в воду очищенныя картофелины.

 -- Она умерла? -- шепнула потом Луиза.

 Мальчики все не отвечали; обе девочки тихо смотрели то на одного, то на другого, и вдруг Люба тихонько заплакала, а за нею и Луиза, -- сидели и плакали.

 На другой день мальчики начали "работать".

 Разучивали "китайский танец" и "крестьянский танец". Через три недели дебютировали они все четверо.

 -- Обдерни куртку, -- сказала Люба, которая и сама, охваченная лихорадочною дрожью, едва могла стоять спокойно, и потянула Фрицеву куртку, сбившуюся на бок.

 -- Commencez! [Начинайте --фр.] -- сказал Чекки из первой кулисы.

 Занавес поднялся, им надо было выходить.

 Не видели рампы, не видели людей.

 С испуганными улыбками делали они свои заученные па, уставив глаза на Чекки, который в первой кулисе отбивал такт ногою.