Четыре дня в начале года тигра

Однако тогда мы не возмутились этим сапогом на шее — вот это-то и было удивительным. Мы терпели этот сапог на шее долгих четырнадцать лет — ног это-то и было удивительным. В том же, что в ночи первого полнолуния года Тигра, 1986 года, мы сбросили сапог с шеи — в том нет ничего удивительного. Мы вернулись к повседневности, обыкновению, традиции. Мы вернулись к норме. Потому что мы решили вновь обрести будущее, вновь обрести завтра, мы решили не смиряться с цепенящей перспективой получать одного Маркоса за другим.

Это революционное решение — оно вполне в духе нашей истории, где восстания, особенно в колониальные времена, бывали по одному в год. И именно это я и имею в виду, когда говорю, что полнолуние 1986 года никаким «удивительным» не было — но было обычным, естественным, обыденным, обыкновенным, нормальным.

Филиппинец вернулся к своему обычному состоянию.

Поэтому избавьте нас от ваших возгласов «браво».

Что же до наших игр с демократией, то вот единственный возможный ответ: мы вновь действуем свободно, а неопределенность — один из признаков свободной воли. Никакой неопределенности не было, когда у нас не было будущего, теперь же мы вновь обрели веру, надежду — и тайну.

Как сказал Честертон:

Говорю не в утешение тебе,
Нет, не для того, чтобы предугадать твое желание,
Небо потемнеет еще более
И волны поднимутся выше.

Однако можно предположить, что отныне и впредь мы будем больше вовлечены в дела общественные, мы будем строже следить за тем, что происходит в правительстве.

Приняв участие в мятеже первого полнолуния года Тигра, Роландо Доминго, менеджер, обнаружил, что у него пропало прежнее циничное безразличие к политике.

— В эти дни, к славе которых я был причастен, я думал о том, что люди вроде меня, с пренебрежением относящиеся к политике, в сущности, развращают самих политиков. Дурные политики могут сосредоточивать в своих руках власть и богатство только тогда, когда граждане не следят за ними пристально. Теперь, когда мы отвоевали свободу, потерянную из-за нашего же небрежения, я решил быть более бдительным. Я буду внимательно следить за людьми в правительстве — орлиным взором.

И несомненно, на следующее утро после победы народа Ролли Доминго был не одинок в своей решимости. Когда пляски на улицах кончились, мы тут же снова стали серьезными, хотя немало людей хихикало, читая колонку мистера Теодоро Валенсии «Чашка кофе» в «Дейли Экспресс». Она, скорее всего, была написана за день до бегства, когда мистер Маркос еще стоял у кормила власти.

Мистер Валенсия вещал:

Нсякий, кто знает мистера Маркоса, скажет, что его можно убить, однако нельзя заставить покинуть страну. Это против его натуры. Это еще неправдоподобнее, чем слухи о его смерти. Конечно, он может умереть, но бегство? — это совсем другое дело. Подать в отставку? А это куда неправдоподобнее, чем даже слухи о смерти.

Когда появились эти строки, мистер Маркос удирал через океан, оставив мистеру Валенсии чашку отвратного кофе, от которого и собака откажется. Хоти, может быть, есть истина в словах, что он не бежал сам, — ему просто дали пинка.

Экс-тиран и его августейшая супруга прихватили с собой двадцать два места багажа, когда они покинули страну в 5.12 утра в среду, 26 февраля. Его, так сказать, «карманы» были набиты новенькими купюрами на миллион песо; она прихватила с собой драгоценности, тянущие на состояние. Приземлившись на Гуаме, они и их свита толпой ворвались и магазин военно-воздушных сил и приобрели товаров на сумму более чем двенадцать тысяч долларов. «Запишите на счет», — распорядился мистер Маркос. А потом — перелет на Гавайи и убийственная скука ссылки.

Любопытный штрих: сообщали, что мать мистера Маркоса отбыла вместе с ним, и прошел месяц, прежде чем донью Хосефу обнаружили в Кардиологическом центре Филиппин в Кесон-Сити — она там пребывала на лечении, как выяснилось, последние восемь лет, и счета составили свыше миллиона песо к моменту, когда ее сын бежал из страны, не уплатив по ним. Президент Кори Акино объявила, что ее администрация оплатит эти счета.

Когда Маркос исчез, кое-кто вздохнул с особым облегчением. К примеру, Рамон Митра не брил борону с 1972 года: когда офицеры Маркоса посадили по в тюрьму, он поклялся не прикасаться к бороде, пока правит Маркос. И как только разнеслась весть, что тирана вышвырнули, Мончинг Митра — только что назначенный министром сельского хозяйства — помчался к парикмахеру и велел снять свою седую бороду. Из зарослей появился куда более молодой и гладкий Мончинг — такой же обольстительный без бороды, как и с нею.