Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Ступай же, ведь я у тебя ничего не спрашиваю. Когда я хочу узнать какую-нибудь тайну, видишь ли ты, плохой матрос, я её отыскиваю совершенно один и кончаю непременно тем, что её узнаю.

Он вполне доказывал, что говорил правду, так как от него одного зависело, при том беспокойстве, в котором находился Жозеф, выведать от него все. Но из самолюбия и снисхождения к просьбе, заключавшейся в последней записке, он не захотел этого делать, и кроме того, у него был свой план.

В его ответе на маленькое утреннее послание говорилось. «Если б я, в свою очередь, попросил бы о чем-нибудь, исполнили ли бы мою просьбу?»

Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать далее конца этого дня. Входя в свою комнату, после ужина, между восемью и девятью часами, он убедился, что шалун, служивший ему почтальоном, всячески старался, чтобы долго его не томить.

Бумага, деликатно сложенная, обратила на себя его внимание.

Он схватил её с некоторым волнением, впрочем, приятным, хотя и немного беспокойным.

Но, чудо! шалун ещё раз изменил свой почерк, а всё-таки это была рука молодой женщины!

Походил ли он на Телемака[12], попавшего среди нимф острова Калипсо?

Он сравнил эти три записки; ни одна не была схожа по почерку, а быстрота почерка указывала, что ни одна из них не была подделана. Наконец, в последней записке заключалось:

«Попробуйте просить, там видно будет».

Ах! если б только так написали влюбленному королю, то он отдал бы половину своей короны взамен этих пяти маленьких слов, дышащих кротостью и прелестью.

Но он не был королем, и если он и любил когда-нибудь, то теперь он уже более не любил и дал себе клятву никогда снова не вспоминать о любви. Однако, ему было только двадцать пять лет; страсти его были развиты до крайней степени, а записка эта была так мила, так резва, так вызывающа!..

Он сел за фортепиано и отыскав между нотами, положенными носильщиками на инструмент, хор из «Принцессы Элиды» сочинения Люлли[13], он заиграл приятную и мелодическую прелюдию, искусством сочинения которой обладал знаменитый композитор.

Дойдя до пения, он через воздух, среди ясного звездного вечера, безмолвия деревни услыхал, как и накануне, хор, но настоящий хор молодых голосов, певших вполголоса следующие слова, принадлежащие стихам, написанным великим Мольером:

Songez de bonne henrc a suivre
Le plaisir de s’enflammer
Un coeur ne commence a vivre
Que dn jour qu’il sait aimer.
Qnelque fort qu'on s’en defende,
Il faut у venir un jour,
II n'est vien qui ne se rende
Anx doux charmes de l‘amour[14]

.

При последнем такте, благозвучные голоса пели всё тише, подобно стае дроздов, улетающих и исчезающих вдали.

Праздник этим и кончился. Для тайного концерта, даваемого отшельником в своей пустыне, и это было уже вовсе не дурно.

Он спал в эту ночь крепко, решив отражать шалость шалостью.

На другое утро, — это было, как известно, то знаменитое воскресенье, в которое король оставался в Марли, чтобы быть там у обедни, — он начал свой обыкновенный образ жизни, но около того часа, когда обыкновенно начинались действия маленькой почты, он начал также и свои.

Сложив бумагу, в которой он ничего не написал и надеясь, что его резвушки подсматривают за ним через какие-нибудь отверстия, незаметные для его собственных глаз, положил он её для виду на мраморный ночной столик, поднял шум, чтоб показать, что он выходит и отворив дверь, опять её затворил, но не вышел из комнаты, а спрятался за драпировкой, служившей портьерой.

Его ожидание было не очень продолжительно; он был любопытен, но шалуны ему в этом не уступали; они также с нетерпением хотели узнать, о чем он будет их просить.

Вскоре послышался треск в стене, около изголовья постели.

Вставка, на которую никаким образом нельзя было подумать, так она там была — настолько она была малозаметна, прочна и аккуратна, — не считая уже того, что обои были гобеленами, изображавшими Невинность, руководимую Добродетелью, — начала не то, чтоб отворяться как дверь, но входить внутрь, как в выемку.

Потом, когда место было достаточно расширено, послышалось шуршание шелкового платья, протянулась маленькая ручка, потом локоть, затем голова, от которой коварный кавалер заметил только роскошные волосы, такт как она была обернута к нему спиной, и стенная волшебница, на которой он узнал платье, виденное им в саду, приблизилась на цыпочках своих маленьких ног к мраморному столику.

Смотреть на это было восхитительно.

Она протягивала руку, её пальцы уже касались изменнической бумаги, вероломной приманки голубей.

— Ай!..

Она почувствовала, что была поймана; так же ловко и так же проворно, как и она, Ален схватит руку протянутую ею к бумаге.

— Ах!.. — вскричала она, стараясь скрыть от него свое лицо и освободиться из его объятий. — Пощадите!.. — сказала она.