Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Ах! — вскричала несчастная, — это я её убила!.. Я… это я!.. Она считала меня виновной и от этого умерла… Вы правы, отец мой, я скоро с ней соединюсь.

Она выскользнула из его рук, которыми он старался её поддержать и упала без чувств на паркет.

Два дня после, в час молебствия Пресвятой Богородице, похоронная процессия выходила из отеля с Королевской площади: Г-жа де-Дрё соединилась со своей матерью на небе, и несли её смертные останки, чтоб соединить их в одной могиле.

Без сомнения, подобное напоминание было сделано, чтоб побудить судей к осторожности, но оно было также одним из тех, о котором суд не очень любит слышать упреки, и обер-гофмейстерина выбрала этим плохой способ защиты.

— Сударыня, — сказал ей президент, показывая ей рукою на бумаги, разложенные на бюро, — если правосудие имело удовольствие выпустить обвиняемых, признанных невинными, то оно также имело и иное — достигать больших преступников. Между последними находилась подлая женщина, ла-Вуазен, душегубная память о которой парит над этой оградой.

— Значит, меня обвиняют в каком-нибудь соучастии с этой тварью?

— Эта женщина имела многочисленные сношения, знакомства, я скажу даже — почти дружбу в самом высшем свете. Но она также обладала гением зла высочайшей степени, — составление и совершение отравлений составляли обыкновенный промысел её и повседневную торговлю.

— Какое мне дело до этих подробностей?

— О! Позвольте, они до вас касаются более, нежели вы то предполагаете. Одна из её странностей, или из её хитростей, была — держать список посещениям, ей делаемым, собирать малейшие записки ею получаемые, отмечать все её поставки, под косвенными названиями, но очень ясными и очень точными, с тех пор, как её соучастники открыли дверь правосудию. Начинаете ли вы понимать, сударыня?

Обер-гофмейстерина подняла голову раздражительным усилием.

— Всё менее и менее, — отвечала она.

Судьи обменялись холодными, решительными взглядами. Черты их остались невозмутимыми, а вместе с тем они условились.

Президент взял маленькую книжку скверной наружности, замаранную чернилами, обившуюся на всех углах, каждая страничка которой была сложена на тех же местах, как книга, часто перелистываемая не очень тщательными руками.

— Вот то, — сказал он, — что мы читаем в этой книжке за числом прошедшего года и на последних страницах, которых ла-Вуазен могла писать:

«item. за консультацию, данную госпоже маркизе де-М… 24 фунта».

Обер-го Фмейстерина пожала плечами и сделала презрительно движение губами.

Высший судья пропустил две страницы и продолжал:

— На этом листке, я нахожу это другое упоминание:

«item., передано г-же маркизе де-М… пузырек эссенции высокого достоинства, получила 1 000 фунтов».

Пониже, на том же листке, другое упоминание, заключающееся в следующем:

«item., за коробку очищенного порошка с большей тщательностью и отличного достоинства, получено от госпожи маркизы де-М… согласно нашему условию 10 000 фунтов».

— Я надеюсь, что это всё? — сказала обер-гофмейстерина голосом, изменившимся от гнева и ещё более от тайного волнения.

— Признаете ли вы себя, сударыня, в означении маркизы де-М… написанной на этих листах? Замечу вам, что было бы бесполезно уворачиваться от этого тождества, так как ваше присутствие на квартире ла-Вуазен было подтверждено точными доказательствами, а именно швейцаром, вас туда вводившим.[19]

— Правда, я спрашиваю себя, в бреду ли я? Или я нахожусь пред этим судом, столь славным и столь грозным, имеющим власть поражать великих преступников и возвратить безопасность смущённому обществу. Как! женщина моего звания видит себя привлеченной к этим перилам, потому что некая гнусная отравительница вписала в гадкую тетрадь начальную букву её имени, потому, что глупый лакей, может быть, подкупленный неприязненным влиянием, может быть просто обманутый сходством осанки, вздумал её узнать!.. Послушайте, это не серьезно, господа, и когда король узнает…

Президент прервал её строгим и исполненным достоинства движением.

— Регистратор, — сказал он, — подайте г-же маркизе эту связку бумаг.

Это было соединение полудюжины лоскутов бумаги, из которых самый большой не имел и пяти пальцев в ширину.

— Узнаете ли вы ваш почерк? спросил судья.

— Ба! прекрасное доказательство!.. все почерки женщин при дворе похожи друг на друга.

— Невозможно допустить подобную причину, в особенности в виду других писем, что здесь, писанные вами различным особам и сравнение с которыми утверждает совершеннейшее подобие с предыдущими. Но эти суть свидания, назначаемые или испрашиваемые у женщины Вуазен, чтоб побеседовать с нею, как там говорится, об настоятельных предметах важного значения.