Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Человек, следивший за ним с самого его выхода, применяя свою походку к его, наблюдая за его движениями, приблизился, поместился как раз позади его и сказал:

— Гей! сударь, поторопитесь же, я также хочу видеть!

Молодой моряк, не отдавая себе отчета, что это к нему была обращена эта дерзкая апострофа, обернулся довольно резко.

Говорящее лице было в роде капитана Фракасса, южный тип, судя по смуглому цвету его лица, его черному глазу, его очень выразительному орлиному носу, а в особенности по его выговору.

Он был головою выше бретонца, который был среднего роста. Это, должно быть, был человек между сорока и сорока пятью годами, а по своей осанке один из тех искателей приключений, которых употребляют во время войны, но которые неспособны ни к какому труду и правильной жизни, не были бы в состоянии составить себе почётную карьеру и становятся бичом для общества, где их не принимают.

У него была безконечно длинная рапира, шляпа, на которой висели общипленные перья, одежда, испачканная от частых посещений трактиров и высокие сапоги, разорванные во многих местах. Но все это было ничто в сравнении с тем, как он выгибался на своих бедрах и придирался к людям. Ален был слишком храбр в действительности, чтоб быть спорливым. Он осмотрел с головы до ног эту личность и сказал ему в свою очередь:

— Не ко мне ли вы это обращаетесь, сударь?

— Sandis! — возразил этот человек, — разве только к этой тумбе.

— В таком случае, — сказал моряк со своим непоколебимым хладнокровием, в уважение того самого, что он предвидел какое-нибудь дурное намерение в этом способе завязывать разговор, — могу ли узнать чего вы от меня хотите?

— Гей! cadedis! я всячески стараюсь вам это сказать, и вы странный глухой.

— Если есть здесь кто-нибудь странный, то я не думаю, чтоб это был я.

— Mordious!.. Вы меня оскорбляете!.. Меня, капитана Гаспара Гектора д’Эспиньяка!

— Я вам не скажу своего имени, я предполагаю, что вы его знаете.

— А откуда является у вас это предположение, позвольте вас спросить, господин лейтенант флота?

— Совершенно естественно, оттого, что вы мне кажетесь человеком, ремесло которого составляет отыскивать всевозможного рода приключения, исключая хороших.

— Вы меня снова оскорбляете, cape didious!

— Ба! — презрительно сказал непоколебимый бретонец.

— Вы мне сейчас дадите в этом отчёт.

Вместе с тем оборванец подергал свои усы одной рукою, а другой сжимал рукоятку своей шпаги, которую он с нетерпением желал обнажить.

— Надо было прямо с этого начать, сударь, не прибегая к стольким дурным околичностям.

— А, но вы, кажется, удваиваете! Ну так, сейчас же.

— Извините! извините! — сказал Ален, презрительное хладнокровие которого начинало беспокоить его странного зачинщика ссоры; — Я нахожу, что место очень дурно выбрано; мы уже более не живем в прекрасные дни Вер-Галан, ни при дебютах его величества Людовика XIII. Нынче в этом добром городе не обнажают шпагу без какого-нибудь неудобства на многолюдной улице и среди белого дня.

— Я готов в этом поспорить, вы отказываетесь!

Улыбка ещё более презрительная обрисовалась на губах нашего героя.

Измеряя снова горделивым взглядом своего врага, он заявил:

— Я желаю драться при свидетелях, — сказал он. — Неизвестно, с глазу на глаз, дурной удар может быть скоро нанесен.

— Принимаете ли вы меня за убийцу?

— О! не совсем.

— Sandis, мой милый господин, вы сейчас же будете драться, там, в этом переулке, где не видать ни одного прохожего, или, клянусь честью гасконца, я вам исполосую лицо на две части.

— Та! та!.. успокойтесь; я вам пощажу этот труд, потому что, честное слово, вот уже четверть часа, как мне стоит ужасных усилий сдерживаться, чтоб не кинуть мою перчатку вам в физиономию.

Они сделали два шага к указанному месту, которое оказалось глухим переулком, пустынным и вонючим, какие встречались на каждом шагу даже в самых лучших кварталах.

Ален, кинув вокруг себя взгляд, чтоб удостовериться, были ли они совершенно одни, вскричал вдруг:

— Гей, сударь, вот что расстроит ваш план!

— Вы более не хотите со мной драться?

— Напротив, я безумно этого желаю, но свидетели, о которых, вы кажется, ни мало не заботитесь, посмотрите, как они являются кстати.

Выражение сильного неудовольствия обозначилось на чертах этой личности и даже выказалось в его осанке, увидев гг. де-Ротелина и де-Севинье, ускорявших к ним шаги.

— Слава Богу! — вскричали они, подойдя к их другу, — мы пришли во время.

— Это правда, — отвечал он, — мне как раз нужно окончить одно объяснение с этим господином, так в этом скромном уголке, а так как он ужасно торопится, я хотел ему дать это удовлетворение, в вашем отсутствии, что, признаюсь вам, было мне некоторым образом досадно. Гей! послушайте! — прибавил он, — что это вы там держите?… Разве теперь вошло в обычай, чтоб дворяне гуляли с дубинами подобного объема, я понимаю, хлыстик или тросточку; но это настоящие дубины!

Гасконец не промолвил ни слова; вид этих орудий, казалось, его озабочивал.