Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Пожалуй, — сказала она, так стесненная; — допустим на одну минуту, если это может быть для вас приятным, что эти лоскутки бумаги написаны моей рукою, что отметки в этой книжке касаются меня; где находите вы там предмет обвинения, подозрения?…

— Вы признаете эти два пункта?

— Я ничего не признаю; я вам предлагаю один вопрос. Если вы имеете на то право, не имею ли я его также?

— Но речь идёт о сношениях достоверных, неразрывных, дорого вознагражденных с вашей стороны, с настоящей преступницей.

Презрительная улыбка показалась на её губах.

— Хорошо, я хочу привести новое доказательство суетности человеческих суждений. Мне кажется, что дело герцогини де-Дрё вам недостаточно. Вы желаете присоединить к нему ровеню? Будьте удовлетворены. Какое было официальное ремесло вдовы Вуазен? Повивальной бабки. Какую постороннюю промышленность она к нему присовокупляла, по примеру большей части своих собратьев? Продажу мелочных предметов туалета и косметики. Мое преступление состоит, следовательно, в том, что в то время, когда я страдала последствиями после тяжких родов, которых врачи не в силах были вылечить, я обратилась к практике, всеми почитаемой за чудесные врачевания. Я покупала у неё косметику?… Но так как она её продавала; отчего же нет? Я испрашивала у ней консультаций в настоятельных выражениях? Когда вы призываете врача, господа, разве вы его не призываете с тем большей крайностью, чем сильнее вы страдаете? Я её щедро вознаградила за её услуги?.. Я поняла бы, если б меня упрекнули в противном. Но женщина моего имени и моего звания не торгуется за попечения и средства, которые должны возвратить ей здоровье и поддержать её свежесть. Всё ли тут?.. Забыла ли я что-нибудь?.. Остается ли ещё какая жалоба?.. Говорите… Я готова.

Судьи посоветовались снова между собой взглядом.

Это постановка, эти ответы, — значительное положение обер-гофмейстерины, из которой они делали себе непримиримого и страшного врага, в свою очередь приводили их в чрезвычайную нерешительность. Их убеждение было составлено, но они чувствовали что-то, что было бы достаточно пред обыкновенной обвиняемой, но не было бы допущено удовлетворительным в деле, которое будет пересматриваться государем, лично заинтересованном найти невинную, там, где доказательства более точные не объявляли преступную. Таково было в действительности мнение Людовика XIV. Он не захотел отказать Уголовному Суду в соизволении призвать маркизу к суду, но он тайно озабочивался этим делом и он не предполагал простирать далее свою уступчивость.

В то время, как судьи рассуждали тихонько, палка экзекутора раздалась на двери и этот должностной вошел, неся пакет, запечатанный королевскими гербами, на подносе.

— От короля! — сказал он.

Президент открыл его, сообщил его своим сослуживцам; все трое обменялись быстрыми замечаниями тихим голосом, потом снова сели на свои места.

— Сударыня, — сказал тогда начальник, — это высочайшее повеление, пред которым суд, не произнеся ещё своего приговора, должен преклониться. Его величество желает сам видеть бумаги процесса, чтоб самому можно было расследовать дело. Нам остается только повиноваться. Регистратор, соберите документы, присоедините к ним ваши протоколы и передайте все вместе, запечатав печатью верховного суда, посланному его величества, ожидающему здесь около…

— А!.. — вскричала маркиза торжествующим голосом.

Президент, обращаясь к экзекутору, сказал ему:

— Проведите г-жу маркизу до её кареты; она свободна.

Она выпрямилась при этих словах, надменная и гордая, поразила судей олимпийским взглядом и вышла поступью королевы[20].

Когда судьи удалились в свою очередь, регистратор, исполнв их приказания, экзекутор появился, потушил канделябры, затворил залу; все впало по-прежнему в мрак и тишину.

Однако два спрятанные свидетели находились все ещё на своём месте.

Казалось, что Ален был не в силах его оставить.

— Ну, что же, — спросил его человек на костылях, — узнаете ли вы теперь, зачем эта женщина ходила в лабораторию человека, унаследовавшего тайны ла-Вуазен?…

— Замолчи… Это ужасно!..

— А! вы поняли?…

— Да!.. да!..

— Чтоб мое последнее слово, значит, было бы повторением первого: берегитесь этой женщины!

А теперь, вернемся, откуда вы пришли.

Глава двадцать седьмая

Дурная встреча. — Мастерской удар. — Г. д’Эспиньяк уступает.

Берегитесь этой женщины! Слово это преследовало Алена даже во время его сна. Странные видения, перемешанные с мрачными образами, ни на минуту его не оставляли.

Он едва поспал несколько часов, а так как этот день был назначен для его отъезда, он расположился, как только встал, отправиться в трактир, где должны были находиться его друзья Шарль и Генрих, для прощального завтрака.

Вышедши рано, он шёл, не торопясь, кидая последний взгляд на магазины и здания.

Находясь на углу улицы Виель-Этюв и улицы Сент-Оноре, в сорока шагах от дома, где было назначено свидание, он остановился у окна одного ювелира, званимавшаго этот угол.