Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Человек, который тебя привел сюда, и который тебя опять выведет на улицу, будет дожидаться тебя на углу следующего перекрестка.

— Я буду там прежде него, чтоб избавить его от этого труда.

— Иди и помни, что ты держишь в руках не только твое состояние, но и помилование; потому что вот тут, на столе, бланковая подпись короля, которую я исполню, когда ты придешь мне сказать, согласен ли ты мне повиноваться… Ты видишь, доверяю ли я тебе.

Сверкающий взор бывшего каторжника перенесся на эту драгоценную бумагу, полученную, конечно, от короля в минуту любезности и слепой нежности, хранимую для важного случая и предлагаемую, как вознаграждение за преступление!

— Если ты желаешь её получить сейчас, — сказала соблазнительница, догадываясь, что в нем происходило, — скажи слово…

Он покачнулся, нагнулся вперед, отодвинулся назад, и наконец, как бы боясь быть сломленным, решительно отступил назад.

— Нет, сударыня, — сказал он, — я у вас просил время на размышление, я не беру слов назад.

Затем он повернулся, дошел до двери одним шагом и быстро вышел.

Человек в передней не сошёл со своего стула.

— Ну, что же! — спросил он его, готовясь его проводить, — Доволен ли ты?

— Я в полном восторге.

— А тобой также ли остались довольны?

— Это мы увидим завтра.

Гайдук больше его не расспрашивал, он проводил его до улицы, и они расстались, первый возвратился к своей хозяйке, бродяга же направился к гавани.

Глава тридцать вторая

Игра вдвоем. — Очень хитер этот Пьер Кольфа! — Сомнения убогого.

Ha другой день, в назначенный час, Пьер Кольфа, — нам больше нет нужды скрывать его тождество, — встретился в назначенном перекрестке, со вчерашним своим провожатым.

Этот последний сделал ему замечание, что, несмотря на приказания его хозяйки, цыган был в таком же жалком и странном одеянии как в минуту их первой встречи, и что без его шляпы и плаща, было бы невозможно привести его к его хозяйке.

Он имел опять тот же беззаботный вид и вовсе не походил на человека, готовящегося к такому важному делу. Это хладнокровие, впрочем, показалось хорошим предзнаменованием посланному, который радовался, что напал на такого отважного бродягу.

Если авантюрист был лаконичен и говорил только самое необходимое, то сыщик был не менее его лаконичен и не любил тратить по пустому слова. Единственное замечание, которое он себе позволил сделать, это об одежде бывшего каторжника.

— Ты бы мог, — сказал он ему, — употребить твоё время и твой доход, чтоб добыть себе нижнее платье и сапоги поприличнее. Едва ли я днём смогу без затруднения провести тебя через эту гостиницу. Не найдешь ли ты лучшим прежде, чем идти дальше, пойти и принарядиться у какого-нибудь ветошника.

— Подите, подите! — ответил ему человек на костылях. — Видно, что вы служите при дворе, где одежда составляет главное условие! Я приоденусь, когда это понадобится. Вам не на мое нижнее платье надо смотреть, а на мои таланты.

— Будь так! — сказал другой, покоряясь с усилием. — Но, по крайней мере, прикройся плащом и надвинь шляпу.

Он делал разные запутанные повороты мимо двора гостиницы, коридоров и часто посещаемых комнат, избегая, чтобы служащие не заметили его подозрительного товарища, и вздохнул с облегчением, только вложив ключ в дверь передней.

Маленькая вечерняя сцена повторилась; только, так как это было днем, предусмотрительная рука приглушила свет, опустив саржевые шторы на окнах; так что в первую минуту комната казалась совсем тёмной тому, кто входил со двора.

Дама, в большом чепце, сидела углубившись в большом кресле, у маленького стола, на котором были разложены те же бумаги, а заманчивая бланковая надпись была на виду.

Эхо была первая вещь, которую заметил авантюрист; зрачок его заблестел, но взор его потух и он немедленно отвернулся, чтоб более не глядеть на этот предмет.

— А! — сказала дама, — хорошо, ты аккуратен, и, надеюсь, что ночь была тебе полезна.

— Да, сударыня.

— Значит, ты пришел заключить; мне остается только передать тебе это?

Он услыхал шорох бумаги; дрожь пробежала по всем жилам; но он выдержал и не взглянул на эту бумагу, заключавшую его помилование, его воскрешение, его восстановление.

— Ну, бери же.

Он оттолкнул, не взглянув на нее, руку протягивающую ему бумагу.

— Нет, благодарю, — ответил он.

— Благодарю?.. это отказ?..

— Это благодарность.

— Это невозможно!.. Ты не хочешь твоего помилования!..

Он глубоко вздохнул, подождал немного, чтоб его ответ не вы дал волнения и сказал:

— Боже мой, нет.

— Ты с ума сошел?

— Быть может.

— Но понимаешь ли ты, что стоит эта бумага с приложением двух свертков золота?

— Золота! — сказал он; — У меня его слишком много.

И спокойно, в свою очередь протянув руку, он положил на стол сверток золота, полученный им на этом самом месте накануне.

Это незнакомка вскрикнула от удивления.

— Значит, ты прекращаешь то, что было между нами затеяно.

— Боже мой, да.

— Это, посмотрим; ты должен, по крайней мере, мне объяснить.

— Очень просто; я отказываюсь.

— А почему ты отказываешься?… Думаешь ты имеешь на это право?