Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Корабль шефа эскадры преобразился в бальную залу; Ален Кётлогон, которому была поручена эта забота, сделал чудеса. Времени обеда хватило ему для этого волшебства. Корабль во всю длину сделался соперником галерей Версаля. Павильоны, трофеи оружия, знамёна составляли оригинальную декорацию. Мачты скрывались под лентами, ружейными пирамидами, пиками, искусно сгруппированными пистолетами, вершины которых украшены были свежими цветами.

Снасти были украшены вензелями их величеств, гирляндами, зеленью, остроумными девизами, лавровыми венками. Апельсинные деревья чередовались с грудами бомб и ядер; редкие и цветущие кусты возвышались над мортирами и пушками.

Все это представляло волшебный и новый вид, обладая кроме того прелестью новизны.

Имя импровизатора повторялось всеми, все его восхваляли; но он принимал участие в празднике со всевозможной скромностью, среди друзей и прекрасного и воодушевленного общества придворных и молодых дам, между которыми отличалось нераздельное трио трех фрейлин: Урания, Анаиса и Клоринда.

Мария-Фонтанж желала величия; она была им окружена, но с его неудобствами.

Те, которые её окружали, не были ей преданы, в почестях которых она начинала более не обманываться. Не раз, даже танцуя с королем, её озабоченный взгляд искал кавалера, который умел так любить и так это доказывал!

Полутрагическое приключение послужило средством, чтобы развеселить это знаменитое общество.

Люлли привел сполна все двадцать четыре скрипки, предвидя, что празднества не пройдут в одних пиршествах и разговорах.

В свою очередь муниципалы прислали городских музыкантов, уверявших, что они пришли не для того, чтоб сидеть сложа руки.

Первые смотрели с высоты своего величия на своих скромных собратьев, восставая против того, чтоб они играли, по самой простой причине, что они никогда не сумеют заставить танцевать герцогинь и маркиз, и приглашали их влезть опять на бочки с пивом, и заставлять вальсировать деревенских девушек.

Если есть на свете раздражительный народ, — это артисты, и в этом последнем числе уважаемая каста музыкантов. Дурные фламандские скрипачи, превосходящее их и числом и силой, чуть не истребили своих гордых собратьев, когда воодушевленной рукой и в такой позе, которой все инструментальные артисты привыкли повиноваться, Люлли протянул между бойцами свой дирижёрский жезл.

Порядок установился как бы по волшебству, и решили играть по очереди, по-братски.

Король и герцогиня первые от души смеялись над этой маленькой сценой. Что же касается королевы, она была принуждена удалиться с самого начала, по случаю нездоровья, на которое тогда не обратили особенного внимания, но которое было началом болезни, от которой она позже умерла.

Смех ещё продолжался, когда юнга Жан Кольфа, подойдя к Алену Кётлогону, осторожно передал ему записку. Молодой моряк открыл её и побледнел.

Отыскав г. Сеньеле, он ему сообщил это под большим секретом. Суперинтендент, чрезвычайно взволнованный, поспешил к королю, которому, после всех вступлений, которыми мог его снабдить придворный язык, он сообщил ему об этой записке дурного предзнаменования.[24]

Пьер Кольфа сдержал свое обещание: он открыл продолжение заговора, от соучастия в котором он отказался, и он уведомил кавалера об опасности, висевшей над головой фаворитки.

Теперь уже не посредством букета, но примешав острого яда в шербет, надеялись от неё избавиться. На этот раз план опять не удался благодаря бдительности двух человек, которых неблагодарная Фонтанж так жестоко оскорбила.

Глава тридцать четвертая

Заступничество госпожи Кавой. — Беда королевскому величию. — Наказание начинается. — Две кареты сталкиваются.

В то время как герцогиня Фонтанж два раза избегла, не подозревая того, яда смертельного своего врага, Луиза Кавой трудилась над планом, который, по её мнению, должен был вернуть её друга на путь истинный и возвратить счастье её двоюродному брату Кётлогону.

Приготовив её к серьезному разговору некоторыми намеками, она пришла к ней с утра, когда та была ещё в постели, и, сев около нее, поцеловала её и сказала:

— Вы свежи и красивы как роза. Этот цвет лица и эта грация должны были напомнить одному человеку, которого я знаю, очень счастливые дни.

— Г-ну Кётлогону? — переспросила герцогиня, выдав скрытное смущение.

— Можно подумать, что вы колеблетесь произнести его имя.

— Я? — никак. Он мне дал вчера доказательство своей преданности…

— Возбудив ревность короля; сознайтесь.

— Правда. Это благородный и честный молодой человек, и я никогда не скажу противного.

— И никогда достаточно не скажете; но, милая герцогиня, этого мало.

— Правда! Но что же я ещё могу сделать?

— Не шепчет ли вам кто-нибудь там? — спросила г-жа Кавой, положив руку на её грудь.

— Думаете ли об этом? — вскрикнула не без удивления Мария-Фонтанж. — Вы мне советуете любить вашего двоюродного брата?

— Ну что же! Прежде это вам не казалось так трудно.

— Милая Луиза… вы шутите.