Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— А вы, милая герцогиня, вы со мной не откровенны, или скорее вы не хотите довериться моей дружбе?

— Подумайте о моём положении, о моих связях.

— Я думаю об более серьезном, чем это, — продолжала убедительным тоном г-жа Кавой, которая была ей очень преданна: — о вашем счастье и о спокойствии вашей души.

— Вы думаете, что я не вполне счастлива и должна терзаться угрызениями совести?

— Милая Мария, мое расположение к вам делает меня прозорливой. Я наблюдала за вами вчера, когда Ален бросился в море, чтоб избавить вас от малейшего огорчения, прыгнул, рискуя жизнью… Слушайте, будьте искренны, вы были глубоко тронуты.

— Было чем. Даже самая равнодушная женщина была бы тронутой.

— Невозможно, чтобы после прежних ваших отношений, он сделался бы для вас совсем чужим.

— Милая Луиза, — пробормотала герцогиня, смущаясь под пронзительным взглядом своей собеседницы, — каковы ваши намерения? Чего хотите вы достичь этим разговором? Не знаете ли вы, что сближение наше с ним не возможно?

— Я вас спрошу об одном: изгладили ли вы из памяти некоторые прекрасные дни?

Фаворитка отвернулась, вздохнула и ответила:

— Г-н Кётлогон просил вас мне их напомнить?

— Нет, правда; это лишь мое расположение к нему и к вам.

— Тем хуже.

— Почему тем хуже?

— Ах! добрая Луиза, потому что ваше расположение делает вас слепой и вы не знаете гордый и решительный характер вашего двоюродного брата.

— Напротив, потому что я это знаю, я не сблизила вас одного с другим, потому что я отгадала, что вы к нему не совсем равнодушны, и что невозможно, чтобы полюбив вас до безумия, он бы вас более не любил.

Герцогиня тихо покачала своей белокурой и задумчивой головкой.

— Остановимтесь на этом, — сказала она; — повторяю вам, это невозможно.

— Тем больше будет мне заслугой этого достичь.

— Но разве вы не видите препятствий?

— Мы их преодолеем!.. Я следила шаг за шагом за вашим романом, и желала бы, чтоб развязка удовлетворила всех. Вы поступили во дворец с гордой душой, самолюбивой, жаждущей превосходства. Вы видели величие, и мечтали только его достичь, его превзойти. Ну! вы этого достигли, вы восторжествовали над всем и всеми; вы утвердили себе славу, первенство, вы получили благосклонность, поправ соперничество. Поверьте мне, не дожидайтесь, чтоб неизбежной переменой не потерять благосклонность и чтоб соперники вам не отомстили.

— Мы больше не понимаем друг друга: я думала, что вы мне советуете снова полюбить вашего двоюродного брата, а вы мне советуете сложить с себя сан.

Г-жа Кавой на минуту остановилась, стараясь вникнуть в смысл этих слов, которые указывали на пропасть между их мыслями. Она не понимала (хотя не возможно было быть понятнее) как фаворитка, изнуряясь страстью короля, не изнурялась наслаждением милостей, и что она согласилась бы, конечно, дать соперника монарху, но сохранив короля-солнце, через которого она сама была звездой, в звании любовника. В этом и упрекает ее хроника. Но г-жа Кавой не смотрела на вещи с таким развращением, а она сама испытывала влияние этой безнравственности, которая делала при дворе возможным и завидным сделаться мужем любовницы принца. При господстве нынешних нравов она не сомневалась, что кавалер с радостью примет руку герцогини, как только она прекратит отношения с королём.

Во все времена, если мы заглянем в истории, в самых высших областях самые гордые кавалеры гордились тем, что простой гражданин оттолкнул бы как бесчестие.

Докончить жевать плод, откусанный его величеством, — это неслыханная честь!

— Дорогая Мария, — продолжала г-жа Кавой, желая решить вопрос: — вы были невестой Алена, почему бы вам, вернувшись опять к нему, не потребовать снова этого титула и не стать его женой?

Неизъяснимая судорога пробежала по лицу фаворитки. В первый раз она почувствовала борьбу между притяжением, которое ей внушал кавалер и приманкой величия.

Она была создана, как все женщины; холодность, выказываемая ей Аленом, оживляла её прежние чувства к нему. Она любила его теперь, в особенности потому, что она поняла, что он больше её не любит. Но эта борьба была мгновенная.

— Ваша дружба к нему и ко мне вводит вас в заблуждение, — ответила она. — Ничего подобного не может быть. Не настаивайте.

— Вы хотите привести в отчаяние меня и его? Я бы с такой радостью вырвала вас из этой опасной и греховной жизни!..

— Нет! нет… Слишком поздно. Участь решена. Я не в силах переменить созданное мною существование, даже за любовь человека, которого я могла бы любить. Всякому свое призвание. Говорят, случай руководит всем; всё, что случилось со мной, заставляет меня этому верить. Да здравствует величие! Судьба вывела меня в знать; и это она не хочет, чтоб я сделалась женой скромного дворянина… Она сделала меня фавориткой, — фаворитка утешится то, что не может быть обычной прихожанкой сельской церкви.

— Итак, это ваше последнее слово? — спросила вздыхая статс-дама, которая в этом решении видела обрушение всех своих надежд.

Герцогиня подошла к ней, взяла её руки в свои, и со вздохом сказала: