Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Твоя барыня, — сказала она, — назначает мне свидание, как бы отдавая приказ. Но, чтобы приглашать меня в Кланьи, разве она тоже вернулась?

— Мы приехали едва ли с час тому назад, в строгом инкогнито.

— Что означает эта таинственность?

— Непонятно для меня.

— Что она делала это последнее время?

— Занималась постоянной перепиской; гонцы приезжали и уезжали.

— И ты ничего не мог узнать от них?

— Невозможно, они даже не знали, кто их посылал. Со времени того ужина в Кланьи моя госпожа мне не доверяет; посылая меня, она не перестаёт наблюдать за мной.

— Что ты всем этим предсказываешь?

— Ничего хорошего.

— Я очень желаю не ехать на это свидание с нею.

— Не повиноваться ей!.. — воскликнул Жозеф. — Нет, я вам этого не советую!..

— Каким тоном ты мне это говоришь; ты верно её очень боишься?

— Больше, чем я могу это выразить. Лишение её милости раздражило её до крайности.

Он был прав, маркиза была в постоянной лихорадке; голос её имел звук и оттенки страшные, глаза её иногда метали искры, которые сожгли бы каждого, кто осмелился бы бороться с ней. Часто она говорила одна, сама с собой; тогда губы её искривлялись, и слова, ловимые украдкой, были страшны.

— Если бы не ради вас, — продолжал Жозеф, я бы волей или не волей ушел бы. Но ваше имя, которое она произносит также в минуты бешенства, меня удерживает; я боюсь, чтоб она вас не погубила в гневе.

— Всё-таки ты мне советуешь ехать на её зов?

— Да, потому что это средство узнать чего она желает, что она замышляет…

— Я поеду.

— Пойду доложить барыне; в семь с половиной часов карета будет вас ожидать у двери оранжереи. Мне остается только, по её совету, просить вас молчать об этом.

— Я узнаю, что мне делать. Иди, но узнавай все, что делает и думает эта женщина.

Слуга ушел, Урания поспешила рассказать г-же Кавой всё, что произошло.

Эта последняя не успокоилась, но она также, как и Жозеф, советовала юной фрейлине ехать в Кланьи, так как это было лучшее средство узнать все, так как маркиза, когда была раздражена, порой выдавала тайны.

Ранее девица Бовё выказала много доказательств твердости и достоинства, вряд ли ей нужны были в этом отношении какие-нибудь наставления.

* * *

Назначенный к отъезду час наступил, она нашла карету, карету хорошо ей знакомую, без гербов и вензеля.

Двадцать минут спустя, она была в Кланьи.

Владетельница поместья, такая любезная и внимательная прежде, не вышла ей на встречу. Она сидела в своей комнате, куда и проводил гостью Жозеф.

Не поцеловав ее, не протянув ей руки, хозяйка указала ей на стул, что, впрочем, было милостью, если не означало, что разговор обещал быть продолжительным, потому что эта надменная женщина, приравнивая себя королеве, не позволяла садиться при себе.

Даже в немилости, когда её решительно удалили от двора, в её гостиной находилось лишь одно кресло, её. Даже с самыми титулованными особами она принимала вид и тон королевы, не отдавая визитов никому, даже кровным принцам.

— Я послала за вами, — сказала она, — чтобы просить вас рассказать, что произошло в Дюнкерке.

— С удовольствием, madame, — отвечала девица Бовё, не смущаясь этим странным началом, хотя уже прошло много времени после этих праздников.

— О! Mademoiselle, эти праздники интересуют меня менее всего на свете; это не вещи, а люди меня занимают.

— Вы можете узнать в таком случае, madame, что все вернулись в самом лучшем состоянии, исключая её величества королеву, которую новый припадок слабости заставил уехать раньше конца празднеств.

— Я это знаю. Говорите мне об окружающих, об фрейлинах, об офицерах двора.

— Мне, решительно, нечего вам рассказать особенного, все наши кавалеры выказали себя в совершенстве, все наши друзья…

— Говорите мне о себе! — живо прервала её маркиза.

Фрейлина сделала. вид, что не понимает, чего она хотела.

— Я, как и все, — сказала она, — с большой радостью принимала участие в празднествах.

Атенаиса закусила губу.

— Вы сегодня непонятливы; я вас спрашиваю, как вы исполнили мои точные приказания перед отъездом?

— Ваши приказания, сударыня?…

— Да, mademoiselle. Вы смотрите на меня удивлёнными глазами. Разве я больше не обер-гофмейстерина двора его величества? Разве я больше не имею права вам приказывать, наблюдать за вами и требовать отчета в ваших действиях?

— Мое поведение, madame, не дает никаких оскорбительных предположений.

— Впрочем, mademoiselle, я знаю то, что вы так ловко скрываете. Вы не переставали, вместе с девицами де-Понс и де-Сурдис, и гг. де-Севинье и де-Ротелином, составлять интимную и нераздельную группу с г-ном де-Кётлогоном.

— Я не унижусь до лжи, мне нечего оправдывать поведение, в котором ничего нет достойного упрека; да, madame, я часто видалась с г-ном де-Кётлогоном.

— Я вам запретила.

— Советовав мне это прежде.

— Mademoiselle!.. — воскликнула почти угрожающе обер-гофмейстерина.

Она, впрочем, скоро успокоилась и продолжала холодным и повелительным тоном:

— Я имею на вас право не только по своему месту, но и от имени вашего семейства, которое передало мне свои права.

— Разве я, madame, совершила какое-нибудь преступление, достойное исключительной строгости?