Четыре крыла Земли

Когда-то в усыпальнице наших отцов, именуемой «Пещера Махпела», арабы устроили мечеть. Теперь здесь – сумасшедший дом. Вот прямо на полу в кружок расселись чумазые танкисты и мордовороты из «Гивати». Тут можно услышать бесчисленные боевые истории, приключившиеся либо с самими рассказчиками, либо с кем-то из их друзей. В другом углу компания, явно возглавляемая каким-нибудь заводным «марокканцем», поет и прихлопывает в ладоши. У стены, испещренной змеистыми арабскими письменами, религиозные солдаты уже образовали миньян – боевую группу для совместной молитвы. Любопытно, что и молятся они как-то по-солдатски, то есть раскачиваются настолько синхронно, что кажется, будто это делается по команде. А на противоположной стороне зала, сидя под стрельчатыми окнами, компания куряк травит анекдоты. Время от времени взрыв сельскохозяйственного смеха заставляет стекла дрожать.

А вот два явных ашкеназа, один в кипе, другой – без, спорят на какие-то общие темы.

Руки пропеллерами мелькают в воздухе – нормальная еврейская дискуссия. Потом сержант, видимо, решает, что достаточно. Пора успокоить ребят, пусть поберегут энергию, война-то еще не окончена. Он подходит к ним, начинает что-то объяснять. Через секунду все трое хором кричат каждый свое и отчаянно машут руками. Причем сержант больше и громче всех. Что, к сожалению, объединяет всех и даже религиозных – разумеется, после того, как они закончили молитву – это то, что жаркий день и жаркий бой допекли публику, и народ при первой же возможности стремится снять с себя хотя бы часть одежды и полностью – обувь. Представляете – несколько сотен солдат. Человек, зашедший в это святое место со свежего воздуха, запросто может и сознание потерять. А ребята ничего, притерпелись. Не идти же на улицу ноги проветривать.

Плюс – острый запах полидина, то бишь йода. Прямо посреди зала расположился походный лазарет для легкораненых – тяжелых уже эвакуировали. У санитаров ни минуты покоя – мелькают старые окровавленные бинты, новые белоснежные, и в лучах, пробравшихся через узкие окна, время от времени поблескивают шприцы.

Но над всем витает некое общее чувство – мы дома! Этот дом ждал нас десятилетия, и вот наконец – встреча!

Здесь же присутствует Военный министр. Он приехал пару часов назад, уже успел выступить перед солдатами и теперь осматривает Пещеру и что-то обсуждает с офицерами. А за стенами застыл в ужасе арабский Хеврон. Чуть ли не с каждого окна свешивается простыня – «белый флаг». Местные жители уверены, что по всем законам морали евреи сейчас устроят им то же, что они устроили евреям в двадцать девятом. Они не требуют справедливости – они страшатся того, что им кажется справедливостью. Они умоляют о милосердии.

Но не все. Шейх Азиз не боится наказания. В том далеком двадцать девятом он был ребенком, а родители его в погроме не участвовали. Или почти не участвовали. Политикой он не интересуется, но веру, Коран, от новых хозяев в случае нужды готов защитить. Заодно и посмотреть, что они за хозяева. Слишком много шейх Азиз вкладывает в это слово, чтобы называть так каждого, кто с автоматом пробежится по улицам Хеврона.

Короче, не видел он еще в своей жизни истинных хозяев. Вот с такими мыслями шейх Азиз по ступеням идет в мечеть, где знает каждый закуток, каждую трещинку на стене.

Солдаты и не заметили, как в простенке на возвышении, которое утром специально соорудили для выступления министра, появился странный человек в белом одеянии, в зеленой чалме, из чего следовало, что он некогда совершил хадж – паломничество в Мекку. Все замолкли, уставясь на него. А он пробормотал несколько слов на арабском и потом неожиданно для всех заговорил на иврите.

– Во имя Повелителя вселенной, – произнес он вполголоса, а затем провозгласил:

– Я обращаюсь к вам, евреи, еврейские солдаты, сыны брата нашего Ицхака!

Шейх говорил с акцентом, но несильным. Согласные звучали жестковато, но в целом реакция была – «и где он так наловкался?» Словно услышав это, а может быть, действительно услышав, шейх Азиз ответил:

– Я говорю с вами на иврите. Я выучил иврит потому, что, пока Магомет не получил своего пророчества, иврит был языком, на котором Царь Вселенной говорил со своими подданными.

Объяснив таким образом, откуда у него такой иврит, араб продолжал:

– Я выше политики. Я не знаю, кто прав, кто виноват в разразившейся войне, и меня это не интересует. Мы были под турками, под англичанами, под Иорданией; мы и с вашей властью уживемся. Ахалан ва-сахалан! Добро пожаловать!