Четыре крыла Земли

Вике очень не хотелось именно сейчас, когда в этом мире она обрела и себя, и Эвана, перелетать в какой-то другой мир, но... Что будет, то будет. И, закусив губу, она начала читать. Сначала громко: «Слушай Израиль, Г-сподь наш Б-г, Г-сподь един!» А затем шепотом «Благословенно имя царства Его вовеки веков!» Дальше она не знала. А знала бы – все равно бы не успела прочесть, потому что араб надавил слева, и она почувствовала, что сползает на самый край пропасти.

* * *

Эван находился между жизнью и смертью. Рав Фельдман и Мазуз, каждый по-своему, пытались перекроить карту Самарии. Коби пытался сохранить ее в неприкосновенности. Вика колесила по ночным шоссе. А чем занимался я, автор этой книги, начитавшись антипоселенческих излияний живого классика израильской литературы? Увы, вынужден сделать постыдное признание. Я находился в объятиях сна. Не скажу «мирного». Скорее – жуткого. И, не дай Б-г, вещего.

Во сне я видел, как горит мой дом. Нет, горели не только столик с компьютером, сидя за которым я писал эту самую книгу, что вы сейчас читаете, не только диван на балконе, где я сидел часами, не сводя глаз с обожаемых мной самарийских гор и перевалов, не только стены комнаты, где я прикуривал сигарету от сигареты в тот вечер, когда перестал отвечать телефон моей дочери, возвращавшейся из Иерусалима на попутках по простреливаемым дорогам, и где ощутил себя самым счастливым человеком на свете, когда она, наконец, влетела с криком «Прости, папа, батарейка села!..»

Нет, горели не вещи, не стены! Горел я. Горели лучшие годы моей жизни, которые провел в лучшем месте на Земле среди лучших на свете людей.

Сами книжные полки еще даже не занялись, только чернели и кукожились. А вот мои любимые книги уже бесформенными серыми силуэтами дергались в последнем спазме и рассыпались в прах. Вон та горстка пепла когда-то была сборником стихов моего любимого Роберта Фроста, а эта – гениальной «Маской Вселенной» Акивы Татца, которую я до дыр зачитал. А здесь стояло замечательное издание Торы, которое мой близкий друг подарил мне за неделю до того, как его машина на одном из наших самарийских виражей сорвалась в пропасть. Но все, горящая полка уже рухнула, серая пыль в отблесках огня плывет по комнате. Горит Фрост, горит мой погибший друг, горит Вселенная. Я выскакиваю на улицу. Плавится асфальт у меня под ногами, корчится в пламени каменная глыба на обрыве, на которой живущий здесь горный кролик обожал греться, подставляя солнцу улыбающуюся мордочку. Из-под глыбы слышен писк гибнущего кролика. Из пылающих домов несутся крики. Горит прошлое, горят жизни людей, горят их надежды!

Алое пламя, поднявшись с охваченных огнем гор, начинает пожирать облака. Облака серым пеплом осыпаются на мертвую землю. И вот уже все багровые небеса полыхают пожаром, а посередине – сначала плавится, потом гаснет, и затем, наконец, чернеет – Солнце!

* * *

Лунные лучи приникали к окну серебристо-голубыми губами, играли на длинном плоском листе, свисавшем с пальмы, растущей прямо напротив окна внутреннего дворика. Камаль, точно привратник в пятизвездочном отеле, застыл в дверном проеме.

– Раджа и Аззам! Уведите его обратно в зиндан.

То есть как «обратно в зиндан»? Он же сам дал Мазузу понять, что готов быть человеком Шихаби в доме аффанди Абдаллы! Тот что, не верит? После всего, что Камаль ему рассказал – и в зиндан? Не «Камаль, садитесь в машину и срочно отправляйтесь в Газу, будем с вами на связи»! Не «вот вам комната, отдохните, отоспитесь, а потом мы вместе составим план действий»! А «в зиндан!» Но ведь если не в Газе, так он нигде Мазузу не нужен. А не нужен – значит, опасен. Так может, Мазуз еще и убить прикажет Камаля? Может, он уже приказал, а «обратно в зиндан!» – это какой-то кодовый сигнал?

* * *

Войдя в сопровождении Аззама и Раджи в кабинет Мазуза Шихаби, Эван скользнул пустым равнодушным взглядом по лицу сидящего на кушетке арабского вожака. Что тот может ему сделать? Убить? После гибели Натана Эвану это казалось не худшим выходом. Так почему бы не ускорить события, прихватив за компания и этого ублюдка.

В глазах Эвана вспыхнул яростный блеск и прежде, чем Раджа и Аззам успели среагировать, он рванулся к Мазузу. Тот в последний момент рыпнулся в сторону, подставив незадачливому кравмагавнику ножку. Пролетев мимо него, Эван плюхнулся на кушетку. Через считанные доли секунды он уже бился в клещеподобных руках Раджи и Абеда.

.– Браво! – заорал Мазуз, развеселившись. – Вот это, я понимаю, еврей. Что, дружище, отпустить тебя, или так и будешь торчать, словно пришпиленный.

Эван молчал.

– Ладно, – добродушно сказал Мазуз. – Тогда подержите его чуток, ребятки, чтобы беседа протекала поспокойнее.

– Отпустите меня, – тихо произнес Эван.

– Отлично! – согласился Мазуз и кивком дал понять своим подручным, чтобы они так и сделали.

Аззам и Раджа повиновались, но мускулы их по-прежнему были напряжены, поскольку не сомневались – слово словом, а от этого еврейского придурка всего можно ожидать.