Четыре крыла Земли

Почему-то их сэнсэй считал, что они не овладеют искусством карате, если перед занятием не встанут на колени и, дружно ткнувшись лбом в сочную траву, не поприветствуют сначала его самого криком «Сэнсэй рэй!», а потом и виртуальный зал – «Додзю рэй!» Мордехаю было интересно, нет ли в этом стоянии на коленях и царапании лбов о шершавые стебли оттенка идолопоклонства – ведь еврею запрещено преклонять колени пред кем-либо кроме Вс-вышнего, который требует этого лишь раз в году – в Йом-Кипур. Да и столь тщательное следование чужим обычаям не радовало сердца молодых националистов. Сэнсэй сам, разумеется, был евреем, хотя и не религиозным. Впрочем, не очень долго он сэнсэйничал. Выбрал самого способного из учеников, Пинхаса Аксельрода – у того действительно здорово получалось и маи гери и маваши гери – и велел ему в качестве эксперимента самостоятельно провести урок. А сам отошел к огромному дубу посмотреть, как пойдет. Пошло. На следующем занятии объявил: «Занятие проведет этот вот, а я линяю». И слинял. С тех пор они называли Пинхаса «сэмпай», что означало «старший ученик», и в начале занятия, биясь лбом оземь, кричали: «Сэмпай рэй!».

Кое-чему Мордехай на этих занятиях все же научился. Как-то раз, патрулируя еврейский квартал в Бруклине, в Уильямсбурге, они с другом увидели – двое черных, явно вооруженных ножами, выворачивают карманы маленькому рыженькому еврейскому мальчику. Причем обнаглели, сволочи – еще и темнота не наступила – солнце только-только село, даже краешек его сверкал за скатом крыши. Черных было двое и их двое. Они подошли к подонкам и потребовали, чтобы те вернули ребенку деньги, а сами убирались в свои кварталы. Как и следовало ожидать, у тех в руках тотчас появились last but not the least аргументы. В общем-то, евреев те не слишком боялись, справедливо держа большинство их за таких собеседников, с которыми можно справиться и без холодного оружия. Но с другой стороны – зачем без, когда оно уже у тебя? В ответ в предвечернем, наполненном оранжевыми лучами заката, бруклинском воздухе засверкали ноги Мордехая и его друга, натренированные растяжками и многочисленными спарингами. Ножи они с земли подняли, но возвращать их хулиганам не стали – обойдутся. Дождались, пока те поднимутся, утирая кровь, слезы и сопли и выплевывая зубы и проклятия, и уплетутся прочь. Потом двинулись дальше. Через несколько секунд подскочил к ним чернокожий мальчонка лет девяти-десяти и попросил: «Дяденьки евреи! А вы не могли бы в наш квартал тоже заглянуть? А то у нас вечерами вообще на улицу не выйти!»

* * *

Гассан не отвечает на звонок, а время уходит. Скоро внутренний дворик начнет острыми зелеными зубами пальм разгрызать просыпанные на него золотыми орешками солнечные блики. Значит, надо не тратить время, а начинать наступление на Канфей-Шомрон. И одновременно с этим поднимать всех, кто есть – если окажется, что на базе «Йосеф» никого нет, пускай прочесывают всю округу – от Мухаррам-Фария к югу, юго-востоку и востоку.

– Алло, Фарук? Говорит Шихаби. Начинайте! Но все время будь на связи со мной. В любой момент может возникнуть ситуация, когда придется приостановить продвижение. Иншаллах!

Мазуз нажал кнопку отбоя. Не так, не так представлял он себе этот исторический миг, мгновение, когда он отдаст приказ о начале последней битвы воинов Аллаха с силами Зла. Все скомкано, все наугад. Поселенцы куда-то исчезли, время упущено! И самое страшное – предательство! Когда арабские толстосумы плюют на национальные интересы и, снюхавшись с продажными еврейскими политиками, превращают бойцов за освобождение Родины в пешку, в разменную карту в своей подлой игре – вот это страшно... Но ничего! Мы спутаем им карты. Приказ отдан, воины Аллаха поднимаются в своем укрытии под оливами, протирают глаза и готовятся выступить в путь. Джинн из бутылки выпущен. Обратного пути нет. Иншаллах!

* * *

Дорога впереди делала резкий поворот вправо. Даже если она до него дотянет, там ей уже не вывернуться. Кусты и деревья тянули из пропасти ветви и сучья, словно извивающиеся щупальца, которые, не дожидаясь, пока она свалится к ним в объятия, уже трепетали в предвкушении свежей крови. Она скосила глаза влево. Лицо араба разглядеть было трудно из-за темноты. Профиль его чернел на фоне скалы, и, похоже было, он смотрел лишь на дорогу – его не интересовало, кто сидит в этом обреченном «фиате». Он работал. В последний раз девушка в отчаянии резко нажала на тормоз, чтобы еще хотя бы на несколько секунд отсрочить свой последний миг. На какое-то мгновение, прежде чем тоже затормозить, «мерседес» весь возник перед ней: большой, черный, страшный, похожий на огромного жука, но с острой мордой, направленной в сторону пропасти. И тут она почувствовала, что кто-то – а может, Кто-то – прижимает ее руки к рулю и резко выруливает влево, одновременно заставляя ее со всех сил надавить на газ. Последнее, что успела Вика понять, это то, что она врезается сзади прямо в правый борт «мерседеса».