Четыре крыла Земли

...На столы наползла тень. Огромная туча, точь-в-точь как на картине Амихая, застыла над поселением. Тень становилась все гуще и гуще. Вязкими черными клубами она навалилась на столы, на людей, на синагогу, на сады и дома. Я ощутил себя египтянином, на которого обрушилась девятая казнь – тьма. Она обволокла меня так, что я был не в силах двинуться с места. Я видел, как эти белые домики рушатся под ударами бульдозеров, как эту синагогу жгут толпы арабов, как этих детей, плачущих, зашвыривают в автобусы и увозят, увозят, увозят, навсегда увозят оттуда, где они родились, где были счастливы. Я видел, как нас, живших одной семьей, развозят по всей стране, отрывают друг от друга, распихивают по хилым караванам – без работы, без надежды когда-нибудь приобрести нормальное человеческое жилье – все, чтобы разрушить тот мир, созданию которого я посвятил жизнь, – мир поселенчества. И я сейчас до сих пор стою посреди этой тьмы и благодарю Б-га лишь за то, что мой отец до этих дней не дожил. Потому что видеть, как евреи сами себя выдавливают, было бы выше его сил. Хватило с него и того, что он перенес. Я сын своего отца. Моя мечта была сделать так, чтобы нас перестали уводить. Ради этого я дрался против арабов. Стыдно, что ради этого придется драться с евреями. Но выхода нет – либо мы победим, либо возмездием за твои, читающий эти строки, пассивность и равнодушие, явится в твой дом «кассам» или «град», выпущенный с того места, где я сейчас пишу эти строки. Решение за тобой. Пятнадцатое сивана 5765 года»... Поселение было разрушено ровно через два месяца.

По разбитой лестнице Эван поднимается к синагоге. Вот и она. В стенах проломы. Окна в черных рамках – следы огня. И главное – она молчит. Ни слова. Потому что – мертва.

Внезапно он видит, как это было. И на той самой крыше, где он слышал ее голос, где отбивался от солдат, теперь беснуются черные тени, точно пауки с оторванными лапами. Развеваются черно-бело-красно-зеленый флаг автономии, зеленый флаг ХАМАСа, желтый флаг ФАТХа. В самой синагоге и вокруг нее пляшут счастливые толпы. Всюду гремит «Аллах акбар!» «Мы победили!» «Чем больше евреев убиваешь, тем они послушнее!» И опять знакомое: «Этбах эль яхуд!» И вот уже где-то в глубине тьмы начинают копошиться отблески невидимых пока язычков пламени. Вот эти сполохи все ярче, ярче! Вот огонь уже высовывает окровавленные зубы через те окна, откуда еще несколько дней назад еврейские ребята пускали зайчики в глаза солдатам. Счастливые арабы обрушивают на эти окна град камней. А огонь в здании все растет, распрямляется, расправляет плечи. И все громче, громче, громче, перекрывая рев толпы, несется из умирающего здания жалобный стон.

* * *

– Да, папа. Нет, не волнуйся, все в порядке. Новости? Есть, да еще какие! Представляешь, ровно полчаса назад... ну может, не ровно... но примерно в начале четвертого к нашей базе подъезжает «тачка», а из нее вываливаются трое – два араба и один еврей. И знаешь, как они представились? Один – некто Камаль Хатиб. Он личный секретарь палестинского магната Абдаллы Таамри – слышал про такого? Оказывается, это он мне тогда звонил, монотонным таким голосом говорил, призывал отправить патруль на плато Иблиса. Нет, сейчас он говорит нормальным голосом. Он вообще решил уйти от Таамри. Говорит, тот плетет интриги и устраивает провокации. Он мне потом все подробнее расскажет. Второй – тоже агент Таамри, а третий – поселенец по имени Хаймэн, которого «Мученики» захватили в плен. Он бежал вместе с этими арабами из чулана, в который всех троих посадил Мазуз Шихаби. И у него диск, на котором разоблачаются все махинации этого Таамри. Да, одна из его жертв перед смертью рассказывает. Хаймэн? Может быть, прослушал ее, если по-арабски понимает, а может, и нет. А какое это имеет значение? Нет, я еще не слушал. Папа, папа, ты что молчишь? Что с тобой? Нет, больше мы ни о чем не говорили. Да что у тебя с голосом?

* * *

Для фаджра – ритуального омовения, предшествующего предрассветной молитве, воды не было, и воины Аллаха, укрывшиеся в сосновом лесочке, стали прикасаться руками к стволам деревьев, смачивая ладони ночной росой, а затем стряхивая капли себе на ноги. Прежде чем воззвать к Небесам, Фарук свирепо вонзил в землю острый нож с перламутровой рукояткой. Таким способом он как бы разметил молельное пространство. Теперь никому не позволено было проходить между ним и этим ножом. Место было занято молитвой. Почти шепотом, но при этом умудряясь изобразить какую-то мелодию, Фарук начал читать суры из Корана. «...Аллах всемилостив

Он один источник милосердия

И податель всякого блага великого и малого

Веди нас путем истины блага и счастья

Путем рабов которым ты оказал свою милость

Но не тех, которые вызвали твой гнев

И сбились с пути истины и блага...»