Четыре месяца темноты

Андрей испугался, что отец сейчас вспыхнет. Он даже успел подумать, что вполне заслуживает пощёчины.

Но отец так непривычно для себя сгорбился и, неловко потерев переносицу, быстро проговорил:

– Прости. Прости меня. Это тяжело, быть сыном учителя. Если смена фамилии поможет тебе… Ну… В смысле, чтобы о тебе меньше говорили… То…

Он неуклюже развернулся на тропе и пошёл дальше. Андрей застыл на месте и смотрел ему вслед, не понимая, зачем начал весь этот разговор, и не до конца осознавая, что сейчас сказал вслух.

Когда до него наконец дошло, что язык его сам собой говорил нечто жестокое, грубое, неуместное, отец уже свернул за сухую изгородь и скрылся из виду.

Андрей вдруг понял, что стоит совсем один среди могил. Может быть, отец навсегда исчез там, за этой изгородью, растворился в воздухе? Что, если с ним однажды случится то, что случилось с бабушкой? Когда это произойдёт? Сколько времени ещё осталось?

Юноше захотелось догнать его, обнять за плечи и поклясться, что он никогда не сменит фамилию, но на один широкий шаг отца Андрей делал два.

У самой изгороди он зацепился за корень под снегом и едва не упал. Его взгляд пробежался по надгробиям…

Всего на вытянутую руку от него на мраморной плите он с удивлением прочитал выгравированное золотом собственное имя и дату рождения.

Словно в полусне Андрей протянул свою худую руку и стряхнул с камня снежную шапку, прикрывавшую фамилию и дату смерти. Пушистый холм обвалился.

Конечно, там была не его фамилия. Но под снегом оказалось нечто иное, не менее странное.

На него взглянуло лицо с чёрно-белого портрета. Это был его ровесник. Улыбающийся, светловолосый, пышущий жизнью юноша смотрел Андрею в глаза и словно спрашивал: «А что, я уже умер?»

И дата смерти говорила о том, что его не стало всего лишь три месяца назад.

Кем он хотел стать? Врачом или музыкантом? Думал ли он, что у него так и не будет красавицы-жены, двоих детей, большого дома и немецкой овчарки?

Андрей так и сидел на одном колене, заворожённый увиденным, и на мгновение ему показалось, что его самого давно уже нет в живых и что тело его лежит здесь, под чёрным камнем с золотыми надписями.

Он очнулся, только когда понял, что его тёплые пальцы, опущенные в снег, превращают белый пух в воду.

Тамара

Тоненькая фигурка балансировала на ледяной глади и снова пускалась в пляс, – каждый её ловкий поворот высекал из-под лезвий десятки ледяных искр.

Хотя гремела торжественная музыка и шумела тысячная толпа на трибунах, Тамаре казалось, что она слышит, как коньки царапают лёд.

Несмотря на все уговоры, Анфиса всё-таки участвовала в городских соревнованиях. Как настоящий чемпион она была научена на любых состязаниях выжимать из себя все оставшиеся силы.

Тамара иногда бросала короткий взгляд на мать Анфисы, которая тренировала дочь все эти годы. Это была женщина с пышной причёской и властным суровым лицом. Она стояла у бортика, нервно перебирая складки шарфа, и губы её беззвучно шевелились.

Интересно, она переживает за дочь или за возможную неудачу? И учитывает ли она как тренер нагрузку, которая ложится на девушку, вынужденную всё свободное от учёбы и тренировок время убираться в квартире и следить за младшими братом и сестрой?

Тамара сегодня пришла сюда довольно рано, когда трибуны ещё были пусты. Анфиса выглядела сияющей и довольной, что всегда бывало с ней в день соревнований. Она изящно и легко показывала моменты своего выступления, однако от подруги не ускользнуло, что юная фигуристка пропустила самый сложный элемент.

– Вы решили отказаться от акселя? Это разумно, учитывая твою травму…

Анфиса ловко остановилась у самого борта, принеся с собой облако прохлады:

– Отказаться? Нет. Это единственное, что отличает меня от других соперниц. Мой коронный номер. Просто на тренировке мне запретили…

– Анфиса…

– Девочки. Не отвлекаемся! – голос у матери был резкий, и от него звенело в ушах.

Зрители на трибунах восторженно приветствовали каждый удачный прыжок. Для них на катке выступала красивая тоненькая девушка, и им казалось, что ей ничего не стоит взять и взлететь над холодной плоскостью, а потом так же легко приземлиться. Но Тамара знала, какими чудовищными усилиями даются её подруге все эти упражнения.

Рядом сидел Мурат, и вид у него был идиотский – потому что он притащил с собой большой военный бинокль и неотрывно смотрел через него на каток.

– Хоккей как-то поинтересней будет… – то и дело повторял он.

После случая на экскурсии он таскался за Тамарой повсюду, как и прежде. Только теперь юноша слишком много жаловался на Марго, которая так и не навестила его в больнице, после чего они больше не разговаривали. Тамара снисходительно разрешила ему «поплакаться в жилетку».

На какое-то время, заворожённая танцем на льду, девушка перестала думать, что с её подругой может что-то случиться.

«В конце концов, она выступала несметное количество раз…»

Но Мурат вдруг протянул ей бинокль и сказал странным голосом:

– Мне кажется, или у неё мокрое лицо?