Четыре сестры

– «Король и маркиза»! – объявил он.

– Номер Энид и Гулливера!

Они расселись на железных стульях. Бог весть по какой случайности – но была ли это случайность? – мадам Буэн оказалась рядом с Шарли. Все ждали. Наконец занавес открылся, и появились две пышные ром-бабы с кремом, из-под которых торчали остроносые туфли: Энид и Гулливер в жабо, кружевах и напудренных париках. Под пальцами мадам Аустерлиц, учительницы музыки, клавесин отбил легкую дробь. Одна ром-баба раздулась (это она поднималась) и запела:

Хотите танцевать, маркиза?
Со мной станцуйте менуэт!
Ха-ха-ха-ха! Менуэт – это танец короля!

– Они в самом деле… – пробормотала мадам Буэн.

Что? Этого никто так и не узнал.

Гортензии быстро наскучило представление, которое она считала малость любительским. (О на-то училась на настоящих театральных курсах!) Она воспользовалась передышкой, чтобы принять важное решение: сегодня вечером она поднимет тему СВОИХ каникул. И так слишком долго тянула. Ладно, после недели стычек с Беттиной на ту же тему Шарли бы просто ее съела… Ну, тем лучше, теперь она устала. В конце концов, почему одна Беттина имеет право на отдых?

Но вдруг! Но вдруг! О, что это, маркиза!
Моя рука встречает пустоту!
Вы таете?.. Как льдинка…
Ох? Ох? Ох? Ох?

Маркиза Энид завращала большими глазами, и дрожащий голосок вырвался из проема от выпавших передних зубов:

Увы, мефье… Я вофковая,
А вы в муфее вофковых фигур,
Мы ф вами оба вофковые,
Бом-бом-бом-бом… Окончен бал!..

Их вызывали на бис шесть раз. Более чем достойный счет (против четырех Зоэ Буэн).

– Какая блестящая идея! – воскликнула мадам Буэн. – Эта сцена перед холмами! Не правда ли?

Они покивали. Грустно.

– Да, – сказала Шарли. – Это заслуживает марки Мосмормал.

Мадам Буэн неуверенно покосилась на нее. Но старшая Верделен сохраняла невозмутимую мину.

– Этот воздух! Эта пикантность! Лазурь! Ах, я обожаю природу! – зашлась мадам Буэн, широко раздувая ноздри. – А вы?

Они покивали. Угрюмо. И подумали, что, коль скоро природа создала ее болтливой, нудной и в неизменной шляпке, мадам Буэн совсем не обидчива.

1 Большая стирка, красавчик и контрабандисты

Женевьева была счастлива, что у нее есть сестры. Иногда ей даже хотелось, чтобы их было на три или четыре больше.

За исключением дней большой стирки. Дней большой стирки летом.

Вот как сегодня.

Все утро она бегала по дому, собирая грязные джинсы, непарные носки, юбки, футболки, трусики, лифчики, не говоря уж о простынях, наволочках, полотенцах и личных причудах каждой.

Например, однажды Шарли решила, что от салфеток только увеличивается куча грязного белья, попусту тратится порошок и не хвата ет места на веревке. Стало быть, долой салфетки.

– Кухня рядом, достаточно просто мыть руки, – постановила она.

Вот только никому не хотелось вставать посреди обеда и намыливать руки над раковиной, поэтому для вытирания пальцев служили брюки. Хуже всего было в дни пиццы. В дни пиццы сразу пять пар джинсов летели в корзину для белья.

А еще надо было все собрать. Настоящая охота за сокровищами. Энид разводила грязные носки под шкафами и шкафчиками. Гортензия ударялась в истерику, если кто-то кроме нее самой смел тронуть ее трусики. Беттина обесцвечивала волоски на руках и никого не пускала в ванную, как раз когда там дожидалось белье…

В это утро Женевьева сбежала с крыльца, крепко прижимая к бедру таз с чистым бельем.

– Куда ты? – окликнул ее голос с небес.

– На бал в Версаль! – ответила Женевьева, задрав голову к Шарли. – Я бегу в парк, где моя фея-крестная превратит мою рваную юбку и растянутую футболку в костюм от Шанель!

Шарли, стоя на краю крыши, пожала плечами и снова принялась чистить водосточный желоб от обычного завала листьев, коры, веточек и всевозможных бумажек. Каким чудом сюда попадали упаковки от жвачки? Однажды она нашла даже обрывок газеты, сообщавшей о разводе Лиз Тейлор и Ричарда Бертона, новость, которой было не меньше тысячи трехсот лет.

Женевьева вышла в ту часть парка, где росли фруктовые деревья. Веревки были натянуты от одной яблони к другой и от сливы, которая никогда не плодоносила, к абрикосовому дереву, которое плодоносило иногда. Если стирки накапливалось очень много, использовали еще веревку между абрикосовым деревом и вишней.

Под вишней-то она и застала отца в это утро. Одет он был, конечно же, как Бродяга во льдах, в анораке из шкур и сапогах на меху, а старая перуанская шапочка торчком стояла на голове.

Фред Верделен никогда не обращал особого внимания на свой гардероб, но после смерти это было уже за гранью мыслимого. Женевьева поставила таз на траву, подошла к отцу и нежно поцеловала.

– Еще две недели, и они дозреют, – сказала она, видя, что он косится на вишню. – Мама не с тобой?