Четыре сокровища неба

После того как он уходит, я велю себе держаться подальше. Потому что к этому времени я выучила, как ощущается опасность: кожа горит, ноги набухают от крови. Желудок чувствует голод, даже если только что был наполнен. Не знаю, почему этот молодой человек заставляет меня чувствовать себя так, как я себя чувствую, но понимаю, что мое тело пытается сказать: он представляет угрозу. На этот раз я обещаю себе его слушаться. Меня больше не поймают. Не будет больше ни Джасперов, ни госпожи Ли, ни Сэмюэлов, ни седых мужчин. Буду только я.

«Снова и снова, – говорил наставник Ван, – повторяйте штрихи снова и снова, пока не сможете закрыть глаза, а иероглиф не материализуется из воздуха. Пока не изучите что-то настолько хорошо, что единственное, что останется вашему телу – это повторять».

Я тренировалась ради этого момента, снова и снова подвергая себя опасности, ожидая того дня, когда смогу его распознать. С самого начала, когда я была собой, это вело лишь во тьму. Вместо этого надо было тренироваться стирать, переворачивать и воссоздавать себя до тех пор, пока все, что мне останется – это исчезнуть.

В последующие недели я нахожу способы исчезнуть, когда вижу молодого человека в магазине. Это легко – нырнуть в подсобку и оставаться там, пока не услышу, как открывается и снова закрывается дверь. Лам не задает вопросов, а только дает мне команды, не отрываясь от своей бухгалтерской книги. А Нам, кажется, всегда замечает, что я ушла, постфактум, но не заранее. Мне все равно. Для них я просто странный маленький Джейкоб Ли.

Но, по крайней мере, я жива. По крайней мере, у меня достаточно воздуха, чтобы продержаться еще одну ночь. Я велю себе забыть о нем, кем бы он ни был. Я даю название чувству, которое охватывает меня, когда я слышу его голос, разносящийся по магазину. И говорю себе, что из сгорания заживо никогда ничего хорошего не выйдет.

5

В марте еще идет снег, иногда как пыль, иногда как одеяло, падающее на нас сверху, пока все: углы, бордюры, долины, горные пики, абсолютно все – не покрывается им. Мне нравится видеть, как меняется мир, когда его касается снег – ветки обзаводятся белой тенью, острые скалы становятся круглыми и мягкими, и я упиваюсь тем фактом, что существует великий уравнитель для человека и зверя и требует от нас склониться перед лицом того, что мы не можем контролировать. В дни, когда работа идет не спеша, я брожу по городу, представляя, как деревья выглядят летом, есть ли на них цветы. Они могут быть лавандовыми, коралловыми, белыми. Вместо них могут быть ягоды.

Но магазин наконец начинает процветать. Нам и Лам счастливы. Однако владелец «Товаров Фостера» – нет. Мы видим, как он маячит возле нашего магазина, молчаливый и неподвижный. Холод его не беспокоит. Он грузный мужчина, воплощение борца. Гордость Пирса, по словам Лама, который нашел статью про Фостера в «Шахтере Пирс-Сити». Фостер был чемпионом по борьбе в молодости, и он, со своими широкими бычьими плечами и деформированными ушами, до сих пор носит эти отметины. Его вид заставляет меня чувствовать себя некомфортно – он отличается от тех, с кем я сталкивалась раньше. Возможно, это потому, что ему не приходится ничего делать. Он знает, что его присутствие само по себе является неуютным.

Когда Фостер в четвертый раз за неделю занимает свое место перед магазином, я спрашиваю Нама и Лама, следует ли мне попросить его уйти.

– Не разговаривай с этим человеком, – рявкает Лам. Он с подозрением относится к мотивам Фостера, как и к чьим угодно еще, и в эти дни он прижимает гроссбух к груди, как будто это сделает магазин неприступным. Нам заламывает руки, но в таких вопросах он подчиняется Ламу.

– Не сомневаюсь, что Фостер не хочет ничего дурного, – говорит он мне позже, когда Лам уходит. – Он просто переживает о своем деле так же, как и мы.

Потому что белых клиентов у нас становится все больше. В моих глазах они сливаются в одно большое белое существо. «Здравствуйте, как дела, могу я помочь вам что-нибудь найти», – говорю я им. Я должна стать их консьержем, как говорит Нам, кем-то, кто может дать им именно то, что нужно, в любой момент. Это еще один способ получить преимущество над «Товарами Фостера».

– У тебя неплохой английский, – говорит мне одна женщина с ледяными волосами, как будто одаривая меня чем-то дорогим. Я говорю ей спасибо, хотя и не знаю, в чем состоит комплимент. В глубине души мне хочется рассказать ей, как я научилась английскому. Я хочу рассказать ей о комнате с одним маленьким окном так высоко, что до него не дотянуться даже с лестницы. О старухе и ее трости. О том, как я склонялась над книгами и позволяла чужим звукам срываться с губ. Я хочу рассказать ей о том, как меня запихнули в корзину, полную угля, и как я поплыла через океан, и все это для того, чтобы оказаться тут, перед женщиной, которая говорит, что мой английский неплох, и считает, что это похвала.

Вместо этого я киваю и склоняюсь как серп, чтобы она поняла, как я благодарна.