Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных

Та же ключевая идея – что именно отдых был центром тяжести, состоянием по умолчанию, которое иногда неизбежно прерывалось работой, – оставалась неизменной на протяжении веков при всех последующих исторических переменах. Даже тяжелая жизнь английских крестьян в Средние века была наполнена отдыхом. Она текла в соответствии с календарем, который определялся религиозными праздниками и днями святых; добавим многодневные деревенские пиры, так называемые эли, в честь важных событий, таких как свадьба или похороны. (Или не столь важных, например ежегодного ягнения овец, – что угодно, лишь бы напиться.) Некоторые историки утверждают, что среднестатистический деревенский житель в XVI веке работал всего лишь 150 дней в году, и, хотя о цифрах ведутся споры, никто не сомневается в том, что отдых был центром жизни{103}. Кроме того, весь этот отдых не только мог доставлять удовольствие: он был обязательным. Общественные установления не позволяли людям работать без перерыва. Религиозные праздники необходимо было соблюдать – этого требовала церковь. В деревнях, где все жители близко знакомы, трудно было уклониться и от других торжеств. К тому же ощущение праздности просачивалось и в щели рабочих дней. «Работник, – жаловался епископ Даремский Джеймс Пилкингтон в 1570 году, – долго спит по утрам; солнце уже высоко, когда он явится на работу. Потом он должен позавтракать, хотя не заслужил этого, в привычный для него час, а иначе – ворчание и недовольство… В полдень он должен вздремнуть, а к вечеру – выпить, так и проходит почти весь день»{104}.

Но индустриализация, подстегнутая закреплением в сознании часового времени, положила всему этому конец. Заводы и фабрики требовали скоординированного труда сотен людей, работавших за почасовую оплату, и в результате отдых стал строго отделен от работы. Работникам предлагали скрытую сделку: проводите свободное время как угодно, пока это не вредит производительности труда, а предпочтительно повышает ее. (Поэтому, когда высшие слои общества ужасались самозабвенному пьянству низших, в этом присутствовал и мотив выгоды: напиться в свободное время, а потом прийти на работу с похмелья значило нарушить условия сделки.) В некотором, узком смысле люди почувствовали себя свободнее, поскольку их отдых стал принадлежать им самим, а не церкви и обществу, диктовавшим почти все способы проведения свободного времени. Но в то же время установилась новая иерархия. Теперь настоящим смыслом существования стала считаться работа, а отдых был всего лишь возможностью восстановиться и восполнить запас сил, чтобы работать дальше. Однако для среднестатистического фабричного трудяги работа не была достаточно значимой, чтобы стать смыслом жизни: работали не ради внутреннего удовлетворения, а ради денег. Рабочее время и время отдыха стало цениться не само по себе, а как средство достигнуть чего-то в будущем.

Как ни странно, именно лидеры профсоюзов и реформаторы труда, боровшиеся за то, чтобы у людей было больше свободного времени и в итоге добившиеся восьмичасового рабочего дня и двух выходных в неделю, помогли закрепить отношение к отдыху как к инструменту, так что он утратил функцию простого удовольствия. Теперь считалось, что работники должны использовать дополнительное свободное время для саморазвития, повышать свой образовательный и культурный уровень, то есть никоим образом не отдыхать. И очень грустно на этом фоне звучит ответ ткачей из Массачусетса XIX века одному исследователю, проводившему опрос, что они на самом деле хотели бы делать в свободное время: «Оглядеться, посмотреть, что происходит»{105}. Они мечтали об истинном отдыхе, а не о другой форме продуктивности. Они хотели иметь «право на день» – именно так назвал свой знаменитый памфлет марксист-вольнодумец Поль Лафарг{106}.

От всего этого мы унаследовали крайне странную идею о том, что значит проводить свое время хорошо и, наоборот, что значит тратить его зря. С этой точки зрения все, что не представляет ценности для будущего, это просто праздность. Отдых позволителен, но только ради восстановления сил для работы или, возможно, для какой-либо формы саморазвития. Наслаждаться минутой отдыха самой по себе, не думая о потенциальных выгодах в будущем, стало трудно, потому что отдых, не имеющий инструментальной ценности, кажется расточительством.