Четыре встречи

Марина согласилась: терять ей было нечего, а в хло-потах всегда забыться легче. Скоро она осваивалась в ма-ленькой аккуратной комнатке в баб Маниной избушке.       К счастью, особой церемонностью хозяйка не отличалась, потому не стесняясь подряжала Марину то воды натаскать, то дров нарубить, то снег разгрести, зато к вечеру усажива-ла гостью за стол и обстоятельно рассказывала ей обо всем на свете: о покойном муже, о ставшем «городским» сыне,  о Ровеньских обитателях, в том числе, и о Варваре Влади-мировне. «Балаболит, балаболит, про дом и не вспомнит. Куры, сад, огород, – все помимо, в город ездит деньги спускать, потом жалится: "дайте то, дайте это", будто в го-роде купить не могла. Была б старая или безрукая, дак нет вроде, – и постарше бабки спину гнуть не бояться, а у Варь-ки машина, дом крепкий, двор с постройками...» Марина разговоры о матери в самом начале пресекала. Она и сама Варвару Владимировну понять не сумела, – но мало ли кого как природа устроила. А баб Маня, уловив такие строгости, даже уважение к жиличке почувствовала (не хочет мать в обиду давать), даже симпатию особую испытала. Тут-то жиличка и выдала.

                                                 ***

Ночью снежная буря захлестнула далекую Глушь. Лес гудел, деревья трещали, небо сходило на землю, земля взрывалась снежными вихрями. Дверь в избу ходила ходу-ном, сотрясая мебель и окна и выстужая жи́ло⁹ , и баба Маня уже не раз кричала жиличке закрыть дверь, но ответа не бы-ло. Кряхтя, завернувшись в одеяла, с трудом встав на боль-ные ноги, хозяйка сама отправилась закрываться, заодно и жиличку проведать. Но кровать Марины была пуста. Во дво-ре, еле слышный сквозь вьюгу, выл и метался Живчик.

– Куда ж тебя, бестолочь, понесло! – вернулась баба Маня в избу и начала собираться на поиски. Взяла фонарь, заветную фляжку, оделась потеплее, и перекрестившись, отправилась в путь. Следы Марины уже занесло, но одуревший Живчик, стоило его спустить с цепи, опрометью бросился куда-то  во тьму. «Сейчас и этот потеряется», – ворчала баба Маня, и осторожно выбирая куда ступать, старательно вслушива-лась в свист и треск бури. Наконец, сквозь гул и рычание вьюги, еле различимый, послышался лай. Живчик, будто боясь, что его не услышат, несся к бабе Мане, но, едва за-видя ее, обернулся и снова исчез во тьме, словно торопя помощь.

                                  ***

Взволнованный пес, взвизгивая и плача, разрывал укутавший Марину снег, лизал ей лицо, чутким носом заныривал в одежды. «Ну, тетеха, ну, учудила! – причитала баб Маня, вливая в рот жилички огненную воду из фляжки. – Глотай, глотай! Горе луковое!» Зелье было злым, жгучим, зато скоро сквозь слипшиеся от мороза ресницы, выступи-ли слезы, в глазах появилась резь, боль, и Марина могла различить расползающиеся силуэты своих спасителей, ста-рого да малого, кинувшихся следом за ней, вдруг ополо-умевшей в своей тоске по Алому и бросившейся на оста-новку дожидаться утреннего автобуса (а там на поезд и до-мой, на Ваську).

Броситься она бросилась, да недалеко ушла. В ближ-нем леске и сбилась. Пыталась овражек заснеженный обойти (вот уж утонешь, так утонешь, – до весны концов не найдут), но то ли рассчитала не так, то ли вьюгой обманулась, с преж-ней тропинки сбилась, новой не нашла, в снег проваливаться стала, а выбираться тяжело, и идти непросто. Против тако-го-то буранища! В курточке и джинсах! Руки-ноги закоче-нели: слушаться перестали. За ветку не зацепиться, сугроба не обойти. Ткань заледенела, греть не греет, во все стороны топорщится, – ветром еще сильнее сносит. Вот и прова-лилась, так что выбраться не смогла. Поначалу растираться пыталась. Да пока руки растираешь, ноги деревенеют и     от боли горят, а как за ноги возьмешься, – нагнешься, так всю шею и спину ледяным ветром да болью окатывает. Дрожь с ознобом по всему телу гуляют, а в душе страх и ужас растут. На ветер накричать хочется, на бессилие свое, на себя, – только Марина и ругаться толком не умела, разве чужими словами: «Ну, Мрыська! Ну, тварь! камнями таких забивают!» Согреться не согрелась, но полегчало, боль будто стихать стала, чувства притупились. И глаза закрыть захо-телось, отдохнуть немного от бури, не видеть, как земля дыбится, – слушать, как кровь по телу тихо-тихо течет и местами все еще греет, и даже теплее, чем раньше, и так это хорошо оказывается