Четыре встречи

Как наркоман или алкоголик, измученный собствен-ной слабостью, стремится попасть в ту жизнь, где нет поги-бельных соблазнов, так и Марина решила бежать туда, где никто, и конечно же, Алексей, не станет ее искать, – в де-ревню Ровеньки Глушинского района, где, по сведениям справочного бюро, жила Варвара Владимировна. В другой раз побоялась бы и комнату оставлять, и на новой работе гнев на себя навлечь, но ужас прошедшего не отпускал. Однажды заполонив убогую комнатку, он про-питал собой потолок, стены, матрасик, по вечерам холодно поблескивал в оконных стеклах, прятался в тенях, витал    в воздухе. Разверзнувшаяся было пучина не скрылась под вол-нами суеты, – она затаилась, выжидая мгновения, чтоб однаж-ды снова поглотить Марину и уже не выпустить никогда. Жить в постоянном ожидании гибели, ничего не делая, не по-нимая, как и от чего защищаться, было свыше ее сил. Тут природа требует драться или бежать. Но с кем драться?    Да и Марина – тот еще боец. А вот побег... Опять без дома остаться страшно, но если дома как в капкане? Чего ждать? И как выбираться? В любом случае, сначала голову охладить надо, мысли в порядок привести, – потом что-нибудь дельное придумается. На работе в отпуск раньше времени попро-силась, думала уволиться предложат, попрощаться готови-лась, но в издательстве, как ни странно, навстречу пошли, – слишком ко двору пришлась новенькая. И однажды темным зимним утром Марина, еще не совсем здоровая, исчезла     с Васильевского.

                                               ***

Остановилась Мрыська в поселковой гостинице,      в самом центре района Глушь. Заявляться пред ясны очи Варвары Владимировны без предупреждения было бы опрометчиво. Да и вряд ли матушка этой встрече обрадует-ся. Но Марина и ехала не за радостями и не к матушке,       а как те животные, что заболев убегают подальше от лого-ва, чтоб, если повезет, выздороветь; ехала изживать свою боль: воспоминания, видения, кошмары и... свою любовь. И если некоторые вопросы легко решались с изменением пространства, то вот с любовью... – что с ней вообще решать можно?

Обратить в ненависть? Этого Марина никогда по-нять не могла. Однажды возлюбив человека, – увидев         в душе его отсветы той высочайшей гармонии, которая так любима человечеством, и открывается любящим сердцам, – как можно возненавидеть? Что возненавидеть-то? Гармо-нию? Любовь? которая смогла придать свой смысл всему, что было до нее, прорасти в сердце, осветить душу! Или душу тоже возненавидеть? И все, что радовало любящую душу? И линии Васильевского острова? И серебристое озеро-купель в колыхании парковых зарослей? И Десятую сонату Бетховена? Упереться в свою боль и восставить ее выше всех истин? И всю-всю жизнь свести к пережевыва-нию обид? И что от такого пережевывания? – станешь доб-рее? мудрее? простишь человеку, что он – человек, а не ан-гел во плоти? а ты-то ангел? У Алого своя жизнь, свои представления о возможном, как у любого живущего. Как и у нее. И если сама где-то сглупила, ошиблась, не предусмо-трела, – кто виноват? Вроде, никто, но что-то же произошло, что-то жуткое, необратимое, от чего она бежала, от чего сам вид Алого, мысли о нем стали невыносимы. Но сколько Ма-рина не «перематывала» прошлое, каждый раз убеждалась: начнись все заново – все повторилось бы один в один. В каж-дый миг она бы вела себя так, как вела. И снова бежала бы

туда, где ничто не напоминало об Алом, и, увы! не отвлекало от мыслей о нем. Но однажды к ней постучались:

– Ты что ль Варькина дочь? – любопытствовала красноносая, в лихой подростковой шапочке, в легком пальто и валенках, пожилая женщина.

– Я, – удивилась Марина, жестом приглашая гостью зайти и предлагая стул.

– А я баб Маня. Познакомиться пришла, – тяжело опустилась она. – Варька-то, как узнала, что ты здеся, сразу смылась. Странно... Дочь ведь.

– Все мы странные, – вздохнула Марина. – К тому же я без предупреждения, как снег на голову. Вы-то как  узнали? Мы ж незнакомы!

– Дак деревня тут. Все всë знают. Ты вон селилась, паспорт показывала? Показывала. А к вечеру вся Глушь знала. Дак за знакомство?! – вытащила баб Маня фляжку.

– Не... – отодвигающим жестом отказалась Марина.

– А я выпью, – лихо клюкнула гостья из горлышка. – Теперь, рассказывай! Чего приехала? Часом не брюхатая?

– Нет, просто одной побыть надо.

– Одной скучно. Чего одной-то? Ты ко мне переби-райся. Я и брать меньше буду, и веселей вдвоем-то. А то мне кроме Живчика и поболтать не с кем.

– Живчика?

– Дак цуцка⁸ у меня. То ль больной, то ль калечный. В лесу заметила. Думала, дохлый, а к избе подхожу, смотрю, –  по следу моему из леса выходит. Шатается, но идет.      Не гнать же дуренка на зиму. Весной выгоню, чем корм переводить. А пока у меня живет. Вот, Живчиком назвала, конуру обустроила, а он все волчком глядит.

– Интересно...

– Вот и посмотришь. И по хозяйству поможешь.      А то обскажешь, зачем приехала, душу отведешь.