Четыре встречи

И только Варвара Владимировна, по своей прозор-ливости, по-прежнему на дочь без омерзения смотреть     не могла. Мало того, что Мрыська внешне – копия отца, так еще и лгунья, каких свет не знал. С виду девочка при-личная: учится, работает, деньги домой носит, с бабушкой возится, с людьми ладит, а чует материнское сердце недоб-рое, – покажет себя «Мариночка», так покажет, что все сле-зами умоются. Варвара Владимировна боялась и ждала этого: к разговорам дочери прислушивалась, хитрые во-просы задавала, чтоб на лжи подловить (неприятно, а как   с ней иначе?) Но Мрыська ее ловушки будто нутром чуя-ла, ни разу не попалась, а то еще глаза выпучит: «Мам, ты прямо скажи, в чем дело-то?» Прямо! А прямо бесполезно: у дочери ж к материнским увещеваниям никакого сочувст-вия! Зубы стиснет, взгляд потупит, стоит, дрожит, и ни сло-ва в ответ не проронит! Не выдержит Варвара Владими-ровна: «Пошла прочь, свинья бессердечная!» Та и уходит. Правда, бабушке всегда отзвонится, скажет, куда уехала и когда вернется, чтоб Анна Ивановна не волновалась. А о ней, Варваре Владимировне, кто подумает? Ей куда идти? с эти-ми страхами, подозрениями, беспомощностью?! К Анне Ивановне? Так та за Мрыську горой: «Напрасно ты так с Ма-риночкой». Будто и не видит, что внученька в папеньку сво-его пошла. Тот Варваре Владимировне всю жизнь искалечил, – сколько крови выпил! – теперь эта растет. Да выросла уж! Каланча эдакая! а душонка мелкая, обывательская, на силь-ные чувства не способная. А ведь сколько сил вложено, чтоб карликовое Мрысь-кино сознание развить, сочувствие к праведному гневу материнскому, к священной ненависти пробудить, да и сама Мрыська к вершинам духа честно приобщиться пы-талась, но только со временем все равно скатываться стала. Что с нее взять? Пэтэушница⁴ ! Не в смысле вузов и акаде-мий! По сути своей. Такая, где б ни училась, пэтэушницей и останется. Потому, видать, в училище и попала! – подоб-ное к подобному! Словом, поняла Варвара Владимировна, что бесполезно в дочери высокое лелеять, да и махнула    на нее рукой. А доченька не слишком и переживала, будто и не страшно ей оказалось уважение Варвары Владимиров-ны потерять. «Коли это начало, что ж дальше-то будет? – думала та, с тревогой косясь на дочь. – Ох, Мрыська! хит-рая: изолгалась, исподличалась. Ничего человеческого в тебе не осталось. Видимость одна».

                                             ***

Радость жизни, страх за бабушку, горечь за мать,    за ее на отца обиды, мешались в сердце Марины, разрывая душу и не оставляя места для романтики. К тому же одно теплое воспоминание до сих пор хранилось в ее сердце, хранилось на таких глубинах, что, кажется, впору б ему за-быться, – но нет! То ветка акации на глаза попадется, то го-рячим кофе пахнëт, то афиша цирка мелькнет, – и в памяти смутный образ всплывает, подзабытый и лучезарный, слов-но залитый светом, так что лица не разберешь, встретишь – не узнаешь. А тут еще небритость эта...

Непривычная поросль скрывала трогательные дет-ские припухлости на щеках Алексея и придавала его улыбке теней и сдержанности. Взгляд, обесцвеченный холодным мерцанием люминесцентных ламп, казался не таким солнечным, искренним, как прежде.

– А, принесла? Твердушкина я, – подошла к Марине женщина с неприметным лицом, в солидных, круглых, с тя-желой цепочкой, очках, явно ожидавшая «посыльного» с бу-магами; сурово, поверх очков стрельнула взглядом на Ма-рину, на застывшего Алексея; просмотрела бумаги, и гром-ко захлопнув папку, бросила Алексею строгое: «Как жена?»

– Спасибо, хорошо, – пробормотал он в ответ, и еле слышно шепнул Марине: встретимся...

Та, не дослушав, рванула прочь, и только на улице перевела дух: все! угомонись! встретились и встретились! всякое бывает! представь, что это не он, а кто-то похожий на него, – мало ли на свете похожих людей! К тому же сегодняшний Алексей женат. А это – табу. Без объяснений и психологий: табу и все. В конце концов, год в училище, два в институте, – почти три года прошло. И жила себе спокойненько, и знала, что он где-то есть, и ничего, с ума не сходила. Вот и сейчас нечего ерундой маяться, про вся-ких женатых думать, а бумаги, если придется, – и передать с кем-нибудь можно.

Но в тот же день, уходя с работы, Марина заметила Алексея на проходной, и, от греха подальше, присоединив-шись к стайке щебечущих девчонок, дошла с ними до ясене-вой аллейки. Тут уж пришлось разойтись: им в метро, ей – на своих двоих до института топать.

– Спешишь? – наплыл голос Алексей, едва она ныр-нула в тень аллеи. – Я с тобой пройдусь.