Четырнадцать дней

Остальные возмущались отношением Боккаччо к их группам. Обед плавно перешел в ужин: было уже пять вечера, и супругов критиковал пуэрториканский художник-муралист, живущий в Нью-Йорке, – он жаловался на отсутствие визуальных образов чумы.

«Как насчет изобразить последствия эпидемий, принесенных на американский континент европейцами, для коренных народов? На рисунках ацтеков можно видеть больных и умирающих!»

Супруги увяли под градом нападок. Жена выглядела полностью разбитой. Ее самонадеянный муж продолжал защищаться. Он назвал критику составленного им списка книг частью культуры отмены, переворота в литературе, направленного на вымарывание западной классики. Один за другим, все ему возразили, что это их культуру пытаются отменить.

«Посмотрите на программу, скажем, Принстона или Гарварда, и увидите, что западной культурой занимаются не меньше сотрудников, чем работают на „Дженерал моторс“. И тем не менее вы всегда притворяетесь, будто обязаны спасти западную цивилизацию, которая давно перестала бы существовать, если бы не мусульманские ученые, сохранившие книги, признанные христианскими вандалами языческими!» – заявил чернокожий писатель.

В конце концов мне стало жаль «короля и королеву».

Я вспомнил, что они подготовили для меня заявку на грант ради возможности на целый год отказаться от преподавания и написать собственную книгу – по личностному росту, обучающую белых ладить с черными. И супруги не взяли с меня ни цента. А я из тех людей, кто придерживается принципа «ты мне – я тебе». Именно так принято вести дела в Теннесси, откуда родом мои родители.

Я поднялся с места. «Мне кажется, вы несправедливы к молодым людям. Какой смысл обвинять их? Всю жизнь им внушали, будто никакой цивилизации не существует за пределами того, что американские профессора называют западной цивилизацией. Только она заслуживает изучения и размышления. С приходом пробужденного[83] поколения произошло, так сказать, изъятие западной цивилизации с рынка – как если бы производитель автомобилей отозвал модель с ненадежными тормозами. Мы же не хотим вовсе избавиться от машины только из-за бракованных тормозов». Пытаясь стать посредником в примирении сторон, я обратился к «королю и королеве»: «По мнению ваших критиков, нам следует рассмотреть предвзятую позицию выбранных вами авторов в отношении евреев, чернокожих, людей с ограниченными возможностями или нетрадиционной сексуальной ориентацией так, как если бы они писали свои произведения в наше время».

Некоторые из слушателей закивали.

«Но разве это не цензура?» – запротестовал муж.

Ну вот, я ему спасательный круг бросаю, а он все никак не заткнется!

«Что же, если кому-то из участников хочется заняться цензурой, „Декамерон“ пропитан назидательностью и проповедует христианство».

«Он прав!» – воскликнул кто-то с акцентом.

Новый участник дискуссии представился русским поэтом, который приехал по программе культурного обмена. Он встал с места и повторил: «Профессор прав. „Декамерон“ полон назидательности. Организаторы чтений способны распознать нравоучительность в чем угодно, кроме западной классики. Именно поэтому они не включили в список литературы произведения одного из великих писателей на тему чумы, Марины Цветаевой!» Он поднял книгу стихов «Москва в чумном году»[84]. «Вы, жители западных стран, невежественно полагаете, будто русские художники только и делали, что рисовали пропагандистские плакаты про пятилетки – в отличие от Боккаччо, прекрасно образованного и воспитанного в благородной семье, или Чосера, всегда имевшего хорошую работу, или Данте, который служил приором Флоренции. Цветаева не только написала про „чуму“ в Москве; вся ее жизнь была чередой бедствий, которые привилегированные американцы даже понять не в состоянии.

Наш народ закалялся испытаниями, а вы вели изнеженный образ жизни. Если вдруг коронавирус появится здесь, в Америке, давайте честно признаем: американцам никогда не придется чем-то жертвовать. Во время пандемии вы так и будете наслаждаться едой в ресторанах и кабаках, так и будете толпиться на пляжах, вдыхая и выдыхая воздух с заразой от летучих мышей. Смогли бы вы вынести невероятные потери, которые понесли мы во время Второй мировой войны, когда враг окружал наши города? Смогли бы вы выстоять зимой в Ленинграде, где мы продержались почти девятьсот дней? Нет, ничто не должно мешать вашему, американцев, праву веселиться. „Черная пятница“, один из священных капиталистических праздников, – идеальный образ вашего общества: если ты недостаточно быстр или недостаточно жаден, тебя затопчут. Вы понятия не имеете о страданиях. Вы заплыли жиром. Авиакомпаниям пришлось увеличить размер кресел, дабы в них уместились ваши жирные зады, а вы по-прежнему отвечаете в опросах, что страна движется в неверном направлении. Вы ленивые. Избалованные. Нам, русским, жизнь медом никогда не казалась. Марине тоже пришлось несладко, и тем не менее она писала короткие стихи, подобные самоцветам. Возьмем хотя бы одно, написанное в Вербное воскресенье 1920 года».