Четырнадцать дней

Он закрыл глаза, подобно Андрею Вознесенскому, читающему стихи, – и выражение лица у него было такое же напряженное, – и продекламировал:

«„Я страшно нищ, Вы так бедны,
Так одинок и так один.
Так оба проданы за грош.
Так хороши – и так хорош…
Но нету у меня жезла…“
– Запиской печку разожгла…

В отличие от выбранных вами представителей буржуазии, имевших, подобно Петрарке, покровителей, Цветаева жила в такой нищете, что в девятнадцатом году человек, попытавшийся ее ограбить, увидев невыносимые условия ее жизни, предложил ей деньги. Ваши герои Данте, Боккаччо и Чосер имели связи с аристократией, а Марина писала, что во время московской „чумы“ у нее было только одно платье, и шутила про это».

Он снова принялся цитировать: «„Мой день: встаю – верхнее окно еле сереет – холод – лужи – пыль от пилы – ведра – кувшины – тряпки – везде детские платья и рубашки. Пилю. Топлю. Мою в ледяной воде картошку, которую варю в самоваре. Самовар ставлю горячими углями, которые выбираю тут же из печки. Хожу и сплю в одном и том же коричневом, однажды безумно-севшем, бумазейном платье, шитом весной семнадцатого года за глаза, в Александрове. Все прожжено от падающих углей и папирос. Рукава, когда-то на резинке, скручены в трубу и заколоты булавкой“»[85].

«Марина, оказавшись не в состоянии содержать своих дочерей, отправила их в детский дом. Одна из девочек заболела малярией, вторая умерла от истощения. В следующий раз, выбирая автора, писавшего на тему чумы, возьмите кого-нибудь, кто стал ее жертвой, но все равно находил в жизни радостное и смешное. А не кого-то из тех, кто водит дружбу с королевскими особами. Да, кстати, права женщин, говорите?» Он повернулся к феминистке, обвинявшей Боккаччо и Чосера в женоненавистничестве. «Мы всегда далеко вас опережали. Есть ли лучший способ раскрепостить женщин, чем дать им в руки оружие? Восемьсот тысяч советских женщин сражались плечом к плечу с мужчинами в войне с нацистами. Немцы, которые поставили немецких женщин на пьедестал и обращались с ними по-рыцарски, одновременно убившие миллионы неарийских женщин, были потрясены, увидев, как сражаются наши женщины рядом с мужчинами. Одна из них, Лидия Владимировна Литвяк, прозванная Белой Лилией Сталинграда, сбивала немецких асов и не сдавалась, даже когда ее самолет подбили. Есть мнение, что она не погибла, и кто-то видел, как ей удалось уйти от преследующих ее немецких истребителей. Во всем мире было всего две женщины-аса, и Лидия Литвяк – одна из них. Вы, американцы, жертвовали собой во время Второй мировой войны, но теперь позабыли, что такое страдание. И голод».

Он уселся на место. Воцарилось молчание. Я думал про Лидию Литвяк. Встанет ли наша эгоистичная нация плечом к плечу, защищая друг друга от вируса, как сделали советские мужчины и женщины, оборонявшие Сталинград? Остальные наверняка думали о том единственном платье Марины Цветаевой. Оно стало как бы олицетворением этого собрания. Может, именно поэтому феминистка, которая так нападала на моего студента, сейчас сидела, уставившись на свои туфли – скорее всего, купленные с семидесятипроцентной скидкой в магазине «Сакс на Пятой авеню». Мужчины одевались в магазинах «Кельвин Кляйн», «Ральф Лорен» и «Найк». Весьма вероятно, их вещи изготовлены с использованием детского труда. Возможно, услышав, каково пришлось Марине, чернокожая художница по костюмам задумалась о неплохой медицинской страховке от своего профсоюза. Ее дети никогда не заболеют малярией и не умрут от голода. Танцор с ограниченными возможностями точно знал, что будет востребован в США и за рубежом из-за кампании по продвижению прав инвалидов, которая также помогает привлечь внимание к таким прекрасным поэтам, как Джиллиан Вайзе. Во всех зданиях университета есть лифты и пандусы. Как и все остальные участники чтений, он не испытывал неудобств.

Услышав впечатляющие слова Марины, некоторые тихонько всхлипывали. Муж тоже выглядел растроганным и держал жену за руку. Солнце цвета патоки опускалось в реку Гудзон, и, как я и думал, послышались предложения заказать ужин. Я заранее позвонил в «Грабхаб», и наконец еду доставили. Посыльный положил три больших пакета на стол и ушел. Внутри оказались пирожки, похожие на обычные, но с другой начинкой – с пои, традиционной гавайской пастой из клубнелуковицы таро. Участники принялись за еду и, распробовав, одобрили мой выбор.

«Почему вы заказали именно такие?» – поинтересовался кто-то.

«Потому что пои имеют отношение к нашей дискуссии», – ответил я.

«Каким образом?»

«Кому пои, а кому помои». Послышались стоны. «Я знаю, возможно, это надуманная метафора, но она применима и к искусству тоже. То, что для одного цензура, другой воспринимает как нравоучение».

«Но разве искусство не должно быть универсальным?» – вмешался всезнайка-муж.