Чезар

Был последний тёплый день осени — воскресенье, 29 сентября. После янтарных выходных прогноз обещал, что к понедельнику город посинеет от заморозков и первого снегопада, поэтому интуиция сказала мне пробовать именно сегодня, когда люди возвращаются из поездок, с дач, от друзей.

Я стоял во дворе дома на улице Сталеваров, но не того, где пару недель назад расстался с Рыковановым. Это был дом Кэрол: жёлтый, облезлый, трёхэтажный, с тесным запущенным двором, недалеко от дворца культуры «Чезар». Машины парковались вплотную к стенам дома на узком тротуаре, а люди ходили по проезду. На другой его стороне росли лохматые желтеющие яблони. Здесь было тесно, как в Средневековье, и также безысходно.

Было полдесятого вечера. Я приехал поздно, чтобы застать её наверняка. Окно второго этажа светилось узором фигурной решётки. Я не мог избавиться от тревоги, словно сильно рискую. Я действительно рисковал, появившись в городе, где меня могли узнать люди Рыкованова, но не этот риск меня пугал. Я чувствовал, что бросаю вызов всей своей биографии, ломаю её через колено, пускаю по новому руслу. Может быть, я ломаю и её жизнь тоже?

Чего я хотел от Кэрол? Я не знал. Мы не виделись больше двух месяцев с того дня, когда я высадил их с Лисом у этого подъезда, а прощание получилось скомканным. Я не смог дозвониться до неё: похоже, она окончательно сменила номер. Но мысль увидеть её искушала меня все эти дни.

Я замер перед подъездом, как школьник, глядя на светящее окно и пытаясь представить, что она делает. Может быть, сидит на кухне, склонившись над лампой, и переписывает лекцию? Или у них с отцом поздний ужин? Чёрт, её отец… Я как-то забыл про него, а мне придётся объясниться и с ним. В иерархии «Чезара» я был намного выше, но в её семейном пантеоне он играл роль верховного бога, и я понятия не имел, как оправдать своё появление.

Я потерял кураж и стал противен самому себе. Странное чувство и очень молодое, незрелое, и на его фоне я кажусь почти стариком. Что её отец думает обо мне, мы ведь почти ровесники? И что он посоветует своей своенравной дочери?

Ладно, Шелехов, иди. Двигай ногами по ступеням. Твоя задача — встретиться с ней взглядом. Либо ты увидишь мост, либо пропасть, но и то, и другое нужно принять достойно.

Я дошёл до двери и постучал. Щёлкнул замок, дверь зашаталась, но приоткрылась лишь на длину цепочки. На меня посмотрел тревожный глаз Павла Османцева. Я помнил о его сердечной болезни и расстройстве нервов и постарался сразу всё объяснить, но он долго не мог взять в толк, что я пришёл по личному делу.

Его голову занимал другой вопрос. В службе главного энергетика обнаружили пропажу большого количества кабеля, и Османцев проходил по этому делу как один из подозреваемых, что ввергало его в отчаяние. Пока мы шли на кухню, он никак не мог сосредоточиться на вопросах о Кэрол и объяснял вздрагивающим голосом, что делал всё как обычно, что кабели были переданы подрядчику и документы завизировал главный энергетик. Он сам не понимал, как так вышло.

— Я больше не работаю на «Чезаре», — сказал я, и лишь тогда он стал медленно возвращаться в реальность. — Вы не слышали?

Он что-то слышал, но люди всякое говорят, так что слухам он не верил, да и Кэрол говорила…

— Что говорила?

— Говорила, вы вроде неплохой человек. Я не знаю, я в эти дела не лезу.

— Где же она?

Он замялся. Я нервничал и, вероятно, поэтому мой голос звенел стальными нотками, что напугало Османцева. Я сбавил тон:

— Павел, я тут как частное лицо. Мне бы просто поговорить с ней. Это никак не связано с «Чезаром». Я не могу до неё дозвониться.

— А… — кивнул он своей дынной головой. — Я тоже не могу.

Кэрол бросила институт и несколько дней назад уехала. Одна? Нет, не одна: у неё есть друг, но не Елисей, какой-то другой, Османцев его раньше не видел. Они вместе учились и вместе бросили.

— Я ей говорю: ты хоть академ оформи, дурёха, — причитал он. — Ну, куда она потом без диплома? А что я могу поделать? Она меня не слушает. Втемяшила себе в голову, что никакой Орды нет, говорит, в Казахстан поеду жить. Ну, в какой Казахстан? Там людей пытают, убивают. Им, молодым, пропаганда мозги пудрит, а они верят всему. Я с ней строго говорил. Я говорил: пока наша армия не очистит землю от этой чумы, ты даже соваться туда не смей! А только хуже делаю. Она бесится, и как назло. Переходный возраст затянулся…

Как связаться с Кэрол, он не знал. О том, что она в порядке, пару дней назад написал её новый парень, но сама она с отцом не разговаривала.

— Вот так вот, пострадал за убеждения, — говорил Османцев. — Я-то наших поддерживаю, вы не думайте. Я и ополченцам с «Чезара» деньги сдавал, и вещи для них возил. А что? Пусть воют. Они же не за себя, за нас за всех. А Катька-то вбила себе в голову, что ложь это всё, и ничем из неё не вышибить. Хоть ругайся, хоть молчи — всё одно. Она вот одна такая умная у нас! Вся в бабку по материнской линии, тёщу мою то есть. Плачет, ругается со мной, а делает по-своему. Что я ей скажу?

Он вдруг спохватился, что болтает слишком много: