Чезар

Отец не мог принять нового Лиса. Ему казалось, что Лис теперь всё делает назло. Для врача телесное всегда на переднем плане, и пренебрежение сына к собственному здоровью он считал предательством, словно бы Лис отказывался брать ответственность за себя. Отец воспринимал это чёрной неблагодарность по отношению к спасшим его врачам и к самому себе, но с точки зрения Лиса они были тюремщиками, которые загнали его обратно в клетку. Его отец, потомственный врач, видел сыновей продолжателями династии, но на Лиса вид медицинских справочников навевал лишь тоску. К совершеннолетию Лиса конфликты обострились настолько, что большую часть жизни он стал проводить вне дома и сохранил тёплые отношения только с сестрой Таней.

Я сразу подозревал, что причуды Лиса имеют психологическую подоплёку: все отшельники, если их поскрести, оказываются людьми, которые просто не вписались в своё время и не нашли общий язык со своим окружением. Тот же Сашка слишком радикален в своих взглядах, но у него есть семья и есть будущее. А что есть у меня, у Лиса? Только старые детские обиды, которые некому предъявить.

— Я в итоге на исторический поступил, — сказал Лис. — Отец сильно психовал. Он считает, что гуманитарные науки — это не науки, потому что в них всё можно перевернуть с ног на голову.

— Ну, в чём-то он прав. И сейчас мы это наблюдаем. Если бы история была такой же строгой, как математика, войн бы не было. Ордынцы бы сразу просчитали, что их положение провально, потому что два плюс два всегда четыре.

Лис хмыкнул:

— Раз историю можно перевернуть с ног на голову, значит, у неё всё-таки есть верх и низ. И можно верить во что угодно, но история плетёт себя сама и делает это прямо сейчас. Она ещё своё слово скажет.

— Скажет, не переживай.

— А я не переживаю.

Мы услышали тихий дверной скрип и шаги. Появилась Кэрол, одетая в тяжёлый ватник с такими длинными рукавами, что она походила на огородное пугало. Она принесла пледы, раздала нам и забралась в телегу.

От скрипа сверчков воздух покрылся мурашками. Сверчки спорили друг с другом, выясняя, кто из них более одинок.

— Какие удивительные места, — тихо проговорила Кэрол. — Здесь всё сияет от жизни.

Она везде видела свет. Я же видел лишь темноту, сизые крылья облаков и редкую звёздную сыпь. Может, в этом и есть счастье: видеть всё шиворот навыворот?

Я услышал голос Лиса:

— Вы говорите, что эта жизнь создана такими как Рыкованов, и мы существует благодаря им. А вокруг нас сейчас разве не жизнь? Вот это всё? И она существовала задолго до Рыковановых.

— И что это за жизнь? — рассмеялся я. — Мы тут день всего, а меня уже в город тянет. Ты посмотри на Сашку: человек начитался религиозных талмудов и сбежал в глухомань. Теперь сидит и жалуется: дорог нет, света нет… А был бы здесь Рыкованов, знаешь, какой бы порядок возник?

— Ну уж нет! — фыркнула Кэрол. — Разве можно наслаждаться порядком, когда кругом ненависть и страх? Когда люди лишнее слово сказать бояться? Я же вижу своего отца. Он всегда приговаривает: «Я в порядке». А в каком он порядке? Явно не в своём.

Лис добавил:

— Порядок разный бывает. Тысячи лет назад в этих краях жила цивилизация, которая не нуждалась в Рыковановых.

Я рассмеялся:

— Это ты как историк заявляешь или оккультист-любитель? Ну, допустим даже, была. И где она теперь? А я отвечу тебе. Просто пришла другая цивилизация, более сильная, более воинственная, и от той первой не осталось и следа, кроме двух холмов в Аркаиме. Естественный отбор в действии.

— Может быть, — согласился Лис. — Вы опять мыслите в масштабе человеческой жизни. Но та, новая цивилизация, ещё не победила. Она ещё должна доказать жизнеспособность, а занимается сейчас ровно обратным.

— Слушайте, — проговорил я лениво, обращаясь к обоим. — А если вы такие любители природы, чего же вас в зону всё время тянет? Это помойка, грязь, смерть.

Лис пожал плечами:

— В зоне много всего. Кто-то помойку видит, кто-то не только.

— Ну-ну, — я спрыгнул с телеги, разминая ноги. — Я спать пошёл. Идёте?

— Нет, — лениво проговорил Лис, раскидывая плед и ложась прямо в телеге. Кэрол устроилась рядом с ним.

Дикари.

В комнате, где я спал, было душно. Меня одолел тяжёлый беспокойный сон, где я то оказывался в тесном лифте, то смотрел на какой-то другой Челябинск, чёрный, обгорелый, то продирался через массу людей — через Орду. Потом появился Рыкованов и сказал, что это не Орда, а рудные породы, и что их нужно жечь в печах. А потом мы долго бродили с ним по пустырю за одним из «чезаровских» цехов, только это был не пустырь — это была зона отчуждения. И куда ни кинь взгляд, везде была сухая треснутая земля, а под ней нарывало остывающее ядро реактора.

Я проснулся в семь. За окном было странное свечение: солнце просеивалось через утренний туман, и столбы в десяти метрах казались полупрозрачными. Во дворе пахло влагой и травой. Абрисы предметов угадывались в молочной пустоте. Капельки росы на паутине зажглись словно гирлянда.