Чезар

— Давай, не кисни, — бросил он мне, пока мы разгружали вещи. — Победа за нами. А ты, — обратился он к Лису, — не болтай много, а то потом каяться придётся.

— Если придётся, покаюсь, — ответил Лис.

Внедорожник стартанул резко, поднял шлейф пыли и помчался по дороге, напоминая ракету в плотных слоях атмосферы. Инверсионный след оседал на заборах серой пыльцой.

Мы бросили рюкзаки на крыльце и зашли в пасмурный дом, где пахло деревом и коврами. Лис и Кэрол нерешительно протопали в зал, где дочка Вадика собирала мозаики.

Хозяин сидел на кухне, облокотившись на стол, сутулый и неожиданно округлый, совсем не похожий на энергичного, невероятно сильного следователя, перворазрядника по борьбе, которого я когда-то знал. Чёрный котёнок тёрся у его ног.

Напротив Вадика стоял табурет, и он неспроста установил его в центре кухни. Я сел и под его косым взглядом почувствовал себя как на допросе. Ну, что же, можно и так…

— Чего приехал? — спросил он угрюмо.

— Помощь твоя нужна. Мне бы машину купить, «Жигули» какие-нибудь или «уазик».

— Ну, а я при чём? Иди на литейный, там помогут. Твой же актив, — последнее слово он произнёс с презрением.

На литейном работал сам Вадик: по иронии судьбы, после увольнение из органов он вынужден был устроиться на «чезаровский» завод, хотя именно «Чезар» способствовал его увольнению. В этом было что-то симптоматичное: он пошёл на принцип, пошёл против рыковановской системы, словно забыв, что в уральских краях ей нет альтернатив.

Вадик выжидательно смотрел на меня. Я много раз был на Катав-Ивановском литейном, но никогда не заходил в цеха, где мог бы встретить формовщика Вадика. Теперь его взгляд спрашивал, почему.

— Я розыске, — был мой ответ.

— За что?

— За убийство. Но я не убивал. Вадик, на этот раз меня просто слили.

Он усмехнулся. Что же, смейся, имеешь право: ты же предупреждал, провидец хренов. Час триумфа настал. «Чезар» сожрал и меня тоже.

— Конечно, — мотнул головой Вадик, смеясь своим ладоням с чёрными прожилками. — Ты не убивал. Как и в тот раз!

— В тот раз ты просто не смог доказать. Это другое. Теперь я действительно не при чём.

Вадик повторил задумчиво:

— Не смог доказать… — его губы превратились в грустную скобу. — Да, не смог. Плохо работает наша полиция. Набрали бездельников, а они ничего доказать не могут, да, Шелехов?

— Вадик, не начинай, ей богу! Времени нет.

— А я не держу! — он кивнул в сторону выхода. — Иди, ты же вольная птица. Кто тебя посадит? У тебя свой закон.

— Слушай, — сказал я. — Имеешь право издеваться, я не спорю, но мне сейчас действительно вилы. Я же не просто так прошу. Я могу доказать, что не при чём. Я тебя не прошу никуда влезать: просто организуй мне машину и всё. Деньги есть.

Снова смешок:

— Шелехов, вот даже захочу я тебе помочь, а как тебе помогать? Ты же не меняешься! Ты сегодня сидишь побитый, а завтра опять кого-то вальнёшь и опять побежишь по друзьям-знакомым, спасите-помогите. А мне оно надо? Я тебе помогу, ко мне менты придут или твои же бандиты. Я теперь на «Чезаре» работаю. Я теперь вашего батюшку Рыкованова как отца родного почитаю.

— Ладно, — я встал. — Прав ты. Прости.

Вадик смотрел вопросительно, словно ждал дальнейших объяснений. Что же, могу и объяснить. Я сказал:

— Что они тебя уволили… Я не знал и не просил об этом. И я к Рыкованову ходил, требовал, чтобы переиграли. Мне сказали: сиди, не высовывайся.

— А ты и рад был не высовываться…

— Да, Вадик, рад! Потому что в тот момент мои акции мусорными были, и право голоса у меня не оставалось! А осенью я приезжал, чтобы предложить тебе работу.

— Ага, работу ты мне предлагал! А нужна мне твоя работа, если ты наёмникам стал?

— Вадик!

— Ну да, ты ведь и тогда никого не убивал, так, Шелехов? Тебя ведь подставили, да? Это нам всем отделом привиделось.

— Да успокойся ты! Я никогда не отрицал. Ну, было и было, что теперь? Астраханцев — гнида, ты не хуже меня знаешь. Такие не живут долго. Его бы положили всё равно, со мной или без меня. Чего ты хочешь? У тебя профессиональная гордость задета? Так это напрасно. Я же всё тщательно спланировал, я все ваши приёмы знал изнутри, я был уверен, что дело — стопроцентный «глухарь». Я до сих пор не понимаю, как ты на меня вышел — наслаждайся! Мне действительно жаль, что жизнь нас столкнула. Но тогда я не мог ничего.

Вадик слушал равнодушно. Я уже стоял на пороге, когда он произнёс:

— Ну, а чем ты отличаешься от прочих бандосов? — спросил он. — Они что, другие песни пели? Не виноват, не я, это всё звуки в голове. Попался — отвечай. Незачем к папке-Рыкованову за помощью бегать.