Чезар

В 2009 году всё вышло из-под контроля, и Вадик запомнил меня перебежчиком, интриганом, убийцей. Мне это было тем более обидно, что о его злоключениях я узнал с большим опозданием, в чём, конечно, была и моя вина, потому что в те месяцы я думал больше о себе. Но с тех пор я работал честно и порой думал, что Вадик мог бы принять это во внимание. Но он, конечно, не мог. Рыкованов и вся наша компания не вызывала у него ничего кроме высокомерной изжоги.

Вадик всегда был сухарём. Он слишком полагался на своей интеллект и опыт, мог заметить мелкую деталь или сделать неожиданный вывод, но в общении с людьми оставался по деловому прямолинеен, бескомпромиссен, а порой и раздражителен. Любая душевность была ему чужда, он не умел размягчить человека или взглянуть на ситуацию с его точки зрения. Он видел виновных, но он не старался их понять — да разве ему это было нужно? Даже в Аргуне, который сблизил нас всех, он оставался для меня загадкой, о себе рассказывал мало, всегда был в ровном настроении, а если на кого-то обижался — вычёркивал навсегда. Было в нём что-то от буддиста и фашиста одновременно.

Я не знаю, как он раскрыл убийство Астраханцева, спланированное тщательно, со знанием дела. Не знаю, почему Рыкованов обошёлся с ним так жёстко, хотя мог бы, наверное, добиться молчания другим способом, без увольнения, без чёрных меток. Чем-то Вадик его разозлил. Но даже тогда я не испытывал к нему враждебности, скорее, меня мучил стыд. Когда-то мы были другими, но он остался собой, а я — нет.

— Помнишь, как ты Светку тащил? — спросил я, вообразив вдруг в проулке их контуры: Вадик в костюме, невеста у него на руках, шлейф платья метёт по пыльной траве, а её младший брат бежит, подскакивая, и пытается на ходу схватить подол. Вадик смеётся.

— Сколько лет прошло? 18?

— Наверное, — пожал он плечами.

— А где она? — спросил я.

— В Орловке. У родственников.

* * *

Вечером я ходил на разведку к дому деда Матвея: он поснимал с уазика «колёсья», а сам укатил на своём драндулете «рыбалить». Я видел его на дороге в облаке розовой вечерней пыли, вцепившегося коршуном в каракат, похожий на помесь квадроцикла и гужевой повозки.

Лис составил список вещей: фонари, палатка, спальники, консервы и сухари, вода, респираторы, аптечка (по списку), большой рюкзак для меня, газовая горелка, плащи-дождевики, перчатки, индикатор радиоактивности, инструмент (кусачки, плоскогубцы), лопата, внешний аккумулятор для смартфона. Лис настаивал, чтобы я сменил обувь на более плотную и водонепроницаемую (лучше сапоги) и раздобыл куртку из грубой ткани. Главный фактор поражения в зоне — пыль, несущая на себе радиоактивные частицы. Поэтому жечь костры там нельзя, а ночевать лучше в укрытии, чтобы защититься от утренней росы. Я выдал Лису необходимую сумму, чтобы утром он занялся покупками.

Лис и Вадик сразу поладили, что, впрочем, меня не удивило — два интроверта проклятых. Они ушли кидать сено, пока Кэрол занималась белокурой Таней, совершенно очарованной своей новой подругой. Часов в восемь вечера меня сморил сон, который прервал грохот сверхзвуковых самолётов, прокатившийся по Катаву как чёртово колесо.

Лис и Вадик вернулись распаренные и красные, в разводах грязного пота. Они непринуждённо беседовали, будто отец с сыном.

— Хороший глаз у парня, — отвесил Вадик неожиданный комплимент.

— Глаз? — не понял я.

— Да, наблюдательный он. Всё замечает. Таких в следователи брать надо, а не наших недоучек.

— По работе скучаешь?

Он не ответил.

Ужинали за большим столом в зале. Лиса отправили во двор следить за грилем, Кэрол занялась посудой, Таня руководила ей на правах хозяйки.

Вадик выставил на стол матовую от холода бутылку водки, и, слово чувствуя момент, на пороге возник дядя Миша, родственник и бывший начальник Вадика, вышедший на пенсию. С Вадиковой свадьбы он почти не изменился, разве что усы его стали пожиже, да худое лицо пошло буграми. На скуле у него торчал приличных размеров жировик.

Когда мы выпили, дядя Миша погрузился в пересказ сводок с фронта, в деталях рассказывая, как линия фронта выгнулась дугой в районе Акмолы. Дядя Миша восторгался решительностью нашего войска и говорил, что в обычных условиях такой пузырь непременно бы привёл к фланговым ударам и окружению, но поскольку басурмане ни черта не смыслят в тактике, именно такой бросок кобры оправдан. Он был уверен, что уже послезавтра они выйдут в окрестности Атбасара, а после этого возьмут в клещи столицу с севера и с юга, отсекая её от крупного промышленного центра, Караганды.

Вадика разговор раздражал. Он молча подливал водку, пил без тостов и тыкал мясо в тарелке так, словно колол штыком врага. Наконец он прервал дядю Мишу:

— Фланги оставляют открытыми, линию фронта растягивают, тылы не зачищают! Кустанай прошли наскоком, а через него вся логистика идёт! Перережут пути и привет!

— Да что ты каркаешь? — возмутился дядя Миша. — Мозгов у них не хватит перерезать! С наркоманами кустанайскими потом разберёмся. Да они сами разбегутся, как «Искандерами» врежем!