Чилийский поэт

– Да просто у меня хорошая память, – пояснил Висенте, почти оправдываясь.

– Этот же стих сильнее прочих нравился твоей маме, – сказал Гонсало. – Единственный, который действительно пришелся ей по душе.

Упоминание Карлы как-то повлияло на обстановку, что-то нарушило в ней, ведь до этого Гонсало даже не поинтересовался у Висенте, как там она. Это напоминало падение напряжения в электросети: будто они договорились не касаться деликатных вопросов, а Гонсало вдруг нарушил соглашение.

Они шагали вдвоем уже минут сорок и остановились на мосту Архиепископа, чтобы купить минеральную воду и печенье «Супер-8». Ощущалось дуновение легкого, но прохладного ветра, судя по всему, возвещавшего окончание лета.

– Мне очень нравится это стихотворение, но не вся книга, – признался Гонсало скорее для того, чтобы не прерывать нить разговора.

– У меня такое же мнение, – отметил Висенте. – Мне стихотворение не только нравится, оно меня завораживает, но вся книга – так себе.

И тут же пожалел о сказанном. Такой комментарий вполне подходит автору, но не случайному читателю, который, кстати, только что заявил, что сборник хороший. Висенте попытался смягчить свою оценку, однако Гонсало успокоил его, утверждая: он действительно не надеялся, что книга кому-то понравится. Разумеется, это была неправда, поскольку еще несколько минут назад он наивно полагал, что Висенте полюбил не только один его стих, а всю книгу, и даже успел ощутить приятное чувство чужого признания.

– Я – автор единственного хита, – по-английски пошутил Гонсало, чтобы убавить напряженность, – но даже то стихотворение не стало хитом.

– Просто тебе нужно выпустить еще один «диск», – посоветовал Висенте, когда они возобновили прогулку. – А это действительно было?

– О чем ты?

– Ну, то самое, о чем говорится в стихотворении.

– Как-то ночью я сел за стол и сочинил его на одном дыхании, словно пережил все сам, точнее, переживал, пока писал. Или как будто только что пережил. И ведь отчасти так и есть: помнишь, как ты и твоя мама несколько раз ходили со мной в «Парк Воспоминаний»?

– Не-а. На похороны?

– Нет, я ходил на кладбище, чтобы делать заметки.

– Не помню я, – повторил Висенте, хотя ему тут же показалось, что какие-то воспоминания дают о себе знать.

– Однажды утром мы отправились туда втроем, с твоей мамой, кажется, в воскресенье. И вдруг я увидел бегущих навстречу детишек, они весело кричали, болтали и при этом ловко перепрыгивали через надгробные плиты, как спортсмены, преодолевающие барьеры. День стоял солнечный – хорошо помню, как мазал тебя солнцезащитным кремом. А потом мы пошли дальше по кладбищу, разглядывая деревья.

– А я тоже прыгал через надгробия?

– Нет, ты уже не был таким маленьким. Ты шел рядом со мной или отходил на несколько метров, чтобы разглядеть памятники и прочитать вслух имена усопших, даты их рождения и смерти. И мне кажется, ты искал могилы детей. Или, возможно, мы просто остановились у могилы какого-то мальчика, и ты прочел две даты, которые отстояли друг от друга совсем близко, и это тебя смутило. Что-то такое.

– Значит, четырехлетний сын – это я?

– В каком-то смысле так оно и есть.

– Но мне же было не четыре года.

– Кажется, тогда тебе было одиннадцать или даже уже исполнилось двенадцать.

– И ты мазал меня солнцезащитным кремом?

– Точно.

– В двенадцать-то лет?

– Конечно. Дело в том, что ты упорно сопротивлялся, и процедура была нелегкой, а посему входила в мои обязанности. Твоя мама почти никогда этого не делала. Ты отбрыкивался и твердил, что хочешь стать более смуглым, чем я.

– Но мы же почти одинаково смуглые.

– Твоя кожа все-таки немного светлее моей.

Висенте подумал, что процедура нанесения крема была слишком интимной: пальцы Гонсало размазывают содержимое тюбика по его лицу, рукам. Сейчас трудно вообразить такую сцену.

– А тот Гарфилд был моим?

– Да. Посетители оставляют на детских могилках плюшевые игрушки, и они портятся от дождя и солнца. Но в стихотворении эту игрушку положили родственники во время недавнего визита.

– Ясное дело, и поминальные записки – тоже недавние, – добавил Висенте, как будто они все еще разбирали какой-то текст на семинаре. – Иначе они тоже пришли бы в негодность от дождя или стужи.

– Верно. И я представил себе там плюшевую игрушку, которую тебе подарил, это был чуть ли не первый мой подарок. Мне очень хотелось, чтобы кот Гарфилд тебе понравился.

– Почему?

– Потому что мне он нравится до сих пор.

– А зачем ты упоминаешь четырехлетнего сына?

– Я так это себе представлял. Четырехлетнего мальчика, который не совсем ты, – признался Гонсало. – И все же это ты. Когда тебе было шесть лет и я только что познакомился с тобой, мы увидели по телевизору новость об авиакатастрофе, не помню, в Колумбии или в Перу. Диктор сообщил, что пока неизвестно, есть ли среди жертв чилийцы. И ты спросил меня, погибли ли дети в том крушении.

– А в стихотворении гораздо лучше изобразить своего сына, нежели пасынка, – вставил Висенте тоном, который можно было истолковать не как упрек, а как дополнение к незаконченной фразе.