Помимо приведенной выше точки зрения Э. Хара-Давана о главной задаче, которую ставил перед собой Чингисхан, сводя свои повеления в Единый Свод — «Книгу Великой Ясы», существуют и другие, пожалуй, более обоснованные выводы по этому коренному вопросу государственной политики Чингисхана.
В частности, Г. В. Вернадский на основе анализа состава «Книги Великой Ясы» Чингисхана резюмировал: «…Задачею Ясы («Книги Великой Ясы». — А. М.
) было не кодифицировать нормы обычного права, а создать новые нормы права в соответствии с нуждами новой Империи, для построения которой прежнее родовое государство было лишь исходным пунктом.Большинство вопросов так называемого обычного права — родового и племенного
— Яса даже не касается. Не в этом было ее назначение. В жизнь рода и семьи Яса почти не вмешивается и в этом отношении не кодифицирует, а лишь подтверждает — большей частью молчаливо — существующие нормы. В ряде других случаев, как, например, по отношению к уголовному праву, Яса, наоборот, явным образом отменяет действие прежних норм, и здесь опять-таки нельзя говорить о простой кодификации действовавших ранее норм. Наконец, в большинстве случаев Яса создает новые нормы права, что было необходимо для приспособления ханского законодательства к вновь возникшим вопросам и нуждам расширяющейся империи.Основной задачей Чингисхана при издании Ясы было таким образом создать новую систему права — право ханское или имперское, которое должно было утвердиться, как надстройка над прежним обычным правом…»[655]
Именно об этом свидетельствуют уже упомянутые нами выше первые ясы
Чингисхана, в которых были сформированы «новые способы социального контроля за выполнением норм раннеклассового общества. Если раньше таким контролером выступало общество в целом, группы, лидеры, то теперь это специально назначенные должностные лица (Верховный судья Шигихутаг. — А. М.)… специально созданные социальные институты: полиция, армия (хэшигтэн. — А. М.). А для разрешения споров создается и специальный государственный орган — суд. Он же используется для поддержания законов, наказания их нарушителей»[656].Многие перечисленные российским правоведом А. Б. Венгеровым «новые способы социального контроля за выполнением норм раннеклассового общества»
имели прямое отношение к Шигихутугу и полномочиям, возложенным на него Чингисханом, который назначил своего названного брата «судьей верховным в государстве». Что же касается законотворческой деятельности, которой по мнению некоторых исследователей Шигихутуг также занимался[657], то прямые указания на этот счет в древних источниках отсутствуют. Зато его активное участие в становлении и развитии судопроизводства в Великом Монгольском Улусе наши источники засвидетельствовали[658].
Чингисхан (слева) и его секретарь Тататунга читают свод имперских законов Великого Монгольского Улуса — «Великую Ясу». Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР).
И поэтому, говоря об истинном творце монгольского права,
думаю, следует положиться на мнение А. М. Джувейни, которое содержится в процитированном нами эпиграфе к данной главе. А. М. Джувейни крайне редко восторгался деяниями Чингисхана, но если он восторгался монголами и, в частности, Чингисханом, то это было отнюдь не беспочвенно[659].Что же касается «Билика», Свода важнейших изречений, высказываний и наставлений Чингисхана, то «в ту пору, как зачиналось его (Чингисхана. — А. М.
) дело…»[660], им были провозглашены и законодательно закреплены в нем общепризнанные нормы достойного поведения своих подданных.Чингисхан «с благоволения Великого Бога (Всевышнего Тэнгри. — А. М.
) уразумел и обрел эти мысли (билики. — А. М.)», не сразу; Свод изречений Чингисхана складывался постепенно еще с того времени, когда у монголов не было письменности. Именно на это указывал один из крупнейших российских монголоведов Б. Я. Владимирцов: «Конечно, многое могло жить в устах его приверженцев и сподвижников из того, что они слышали и запоминали, что делалось особенно легко, потому что Чингисхан, как и все способные монголы той эпохи, был мастер свои мысли и изречения заключать в стихотворную форму, завещанную из дали веков, благодаря чему заветы предков лучше сохраняются у народа, не знающего письменности»[661].