Чиновник для особых поручений

– Меня тоже, – веско сказал опер. – Я послушать – всегда пожалуйста. Особенно если там и мой интерес сбоку прилеплен. А про веру… Богу я верю, а людям, ты уж прости, не очень. А вот там, где есть взаимная выгода, можно разные дела делать.

– Складно лепишь, – прокомментировал урка. – Прям как доктор по-латыни. Но прав ты тут, ничего не скажу. Лады, Чалдон, живи спокойно. Я пока подумаю, мозгой пораскину – есть мне резон с тобой дело иметь или дешевле подальше от тебя держаться. Все, базар окончен, разбег по мастям, – пошутил он.

И, поднявшись из-за стола, упал на свою шконку, надвинул на глаза модное клетчатое кепи и засопел. Стас лег на свое место, уверенный, что не заснет ни за что. Однако сам не заметил, как отключился – усталость и нервное напряжение взяли свое.

…Дни тянулись за днями. В серой камерной жизни Стас освоился быстро. Остальные жители «хаты» быстро уяснили, что трогать его себе дороже. Тем более что пахан к новенькому благоволил. Кормили однообразно, но сытно – 300 грамм черного хлеба на день, по 20 граммов жиров и повидла, две чашки эрзац-кофе. В обед литр мучной похлебки. Передач и свиданий не было. Как пояснил оперу Шульц, сидевший под следствием за ограбление почты, в Investigatory insulator[12] (как понял Стас – что-то типа СИЗО) подследственным не разрешены контакты с внешним миром.

«Разумно, конечно, – подумал Стас. – Но меня лично это не очень радует».

Впервые в жизни он оказался в роли зека и сам удивился, как быстро он в этой атмосфере освоился. То и дело он ловил себя на том, что отношение к полиции у него поменялось. Не то чтобы он ее возненавидел – уж слишком много лет он провел в шкуре опера. Но не было у него уже такого чувства правоты, как раньше. Стас начал видеть в законе те моменты, которые совершенно не вызвались необходимостью. Система мало того, что была безразлична к людям, которые сидели в ее стенах, она была равнодушна и сама к себе, продолжая тупо и целеустремленно делать то, что не приносит никакой пользы закону.

Уже почти месяц, как он был оторван от мира. Единственной отдушиной, как ни странно, было общение с Бароном. Урка оказался личностью интересной и далеко не ординарной. Он много повидал в жизни, многое знал, перечитал кучу книг, а поскольку ум от природы имел острый, все прочитанное, не страдая излишним преклонением перед авторитетами, сверял со своими жизненными установками, отбрасывая то, с чем был не согласен, и приводя в соответствие со своим пониманием мира то, что понравилось. В итоге в голове у него получалась такая каша из Конфуция, Ницше, Бердяева и воровского закона, что Стас порой только диву давался.

– Ты пойми, – втолковывал ему Барон, – ведь не просто так принято – заходит лох в хату, его сразу шнырить начинают. И опустят, если в натуре лох. Это все имеет глубокий смысл, неведомый для непосвященного.

– Загнул, – покрутил головой опер. – Да одурели от долгого сидения, вот и куражатся над кем ни попадя.

– Э-э, не скажи. Ницше как сказал? Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Вот ему народ и дает случай показать, тварь он дрожащая или право имеет?

– Ну вот, и Достоевского приплел! – хохотал Стас. – Ты еще Конфуция под воровской закон подведи.

– Конфуция? Да за милый мой! Его как-то спросили, правда ли, что за зло надо платить добром. И он спросил в ответ: «А чем же тогда платить за добро?» За зло нужно платить по справедливости. Вот мы, воры, так и живем – око за око, зуб за зуб. А ты говоришь!

– Силен! Ничем тебя не проймешь!

– А то! – хитро подмигнул Барон.

Загремели «кормушки», предваряя привычную процедуру обеда. По случаю воскресенья в мисках желтел отварной картофель. Барон, как обычно, пошептался с раздатчиком, взял свою порцию и уселся за стол рядом со Стасом.

– Теперь слушай сюда, Чалдон, – тихо сказал он. – Инспектор твой в больнице лежит – маслинку словил где-то, а делом твоим теперь Шульц занимается. Насквозь поганый легаш, это я тебе говорю. Значит, не сегодня завтра тебя дернут. Запомни – ничему не верь. Иначе пропадешь ни за понюх. Но и не дерзи зря, ты мне живой нужен. Вернешься, тогда и поговорим.

– Понял, – негромко ответил Стас.

«Маслинку, значит? Вот это хреново. Такие вещи могут означать только одно – взялись за него всерьез и не просто так. Вот и думай, служба его тут замешана, алмазы или что-то третье? Кстати, вполне может быть, что причина не одна».

Словно в ответ на его мысли, в замке повернулся ключ, и на пороге возник надзиратель Хайош.

– Герр Демидофф, прошу вас выйти.

Стас поднялся и вышел из камеры, по дороге обменявшись с Бароном понимающими взглядами. В комнате для допросов его встретил ослепительной улыбкой высокий мужчина лет тридцати пяти.

– Здравствуйте, господин Демидов.

По-русски он говорил с легким акцентом и до тошноты правильно выговаривал каждое слово.

– Здравствуйте, – отозвался Стас. – Чем порадуете?

– Ничем порадовать вас не могу. Присаживайтесь, поговорим, может быть, вы сами себя сможете порадовать.

– Вот как? – удивился он, присаживаясь на привинченный к полу табурет. – Я начинаю чувствовать себя всемогущим.