Чиновник для особых поручений

– Топай, Филька, куда шел, – беззлобно сказал Попов.

– Вона! – еще больше раздухарился скандалист. – А ты кто такой будешь, чтобы мне, бойцу передового отряда революции, указывать? Ась?!

– Вот и топай отсель, передовой, – саркастически хмыкнул Демидов и повернулся, продолжая путь.

Это Фильку задело. Опять! Не царское время, чтобы какой-то фельдфебель ему презрение выказывал.

– А я вот с вами сейчас пойду! – вдруг решил он. – Погляжу, что это за Ленин такой.

– Так тебя к нему и пустили, – насмешливо хмыкнул Попов.

Но анархиста уже понесло. Вся накопленная обида на несправедливый мир, который его, Филиппа Саввича Картузова, не уважает, помноженная на пол-литра самогонки, выпитую полчаса назад, заставила анархиста упереться на случайно пришедшую в пьяную голову мысль. И он упрямо затопал следом.

– Филька, не бузи, – обернулся к нему Попов. – Это же не шутки! Ильича моряки охраняют, с ними не забалуешь.

Но анархисту уже было море по колено.

– Не видал я этих моряков, – выпятил он нижнюю губу. – Моряки-и… поперек борща на ложке плавали. Вот им мой мандат и документ.

Филька захохотал и выразительно похлопал ладонью по деревянной колодке маузера, висящей на длинном ремне через плечо.

– Вот же пристал, как репей к собачьему хвосту! – с досадой буркнул Демидов.

– Да ладно тебе, – топчась зябнувшими в непросохшей обуви ногами, примирительно сказал Попов. – Пусть идет, хрен с ним. Кто ж его в особняк-то пустит?

Тем временем они подошли к особняку Матильды Кшесинской. Филька, упорно мотылявшийся сзади, уже начинал понимать, что опять лезет не в свои сани. Несмотря на свой склочный характер, полным дураком он все-таки не был. Но, как все слабовольные люди, анархист никогда в жизни не признавал своих ошибок. И тут он сообразил, что однополчане все равно зайдут первыми. Значит, можно будет пошуметь на часового для отвода глаз, пока они в здание не войдут, а там…. И в самом-то деле, чего он тут не видел?

Вероятно, так бы все и произошло, не дерни нечистый Попова посмеяться над бузотером.

– Давай, Филька, – остановился он. – Покажи, как ты через балтийцев пройдешь, а мы полюбуемся.

– Ну ты-то чего дурака подначиваешь? – рассердился фельдфебель. – С него спрос невелик, а ты-то?

Филька вспыхнул до корней своих рыжих волос, кровь бросилась в голову, застучала в висках.

– А ну пусти! – Отодвинув плечом Попова, он шагнул к воротам. – Здорово, браток, – независимо сказал он. – Пропусти, дело у меня к товарищу Ленину.

– Топай мимо, братишка. Не положено.

– Чего ты заладил – не положено, не положено, – возмутился Филипп, привыкший считать всех моряков «своими». – Ты что, берегов не видишь?!

– А ну не авраль! – Часовой наставил на нарушителя трехгранный штык. – Назад!

– Филька, прекрати бузить! – осадил его Демидов.

– Да пошел ты! Новобранцев иди стращай!

– Ах ты поганец! – Жилистая фельдфебельская рука ловко ухватила хулигана за воротник шинели.

Однако и Филька был не лыком шит – за плечами были сотни безжалостных уличных драк. Он ловко пнул Демидова под коленку. Тот, охнув, ослабил хватку, и анархист, ужом вывернувшись из-под тяжелой руки, выхватил из колодки маузер. Хищный оскал обнажил редкие зубы.

– А ну, спробуй еще!

Попов, оказавшийся между Филькой и часовым, прыгнул вперед и, схватив руку с маузером, стал ее выкручивать. Тот судорожно сжал пальцы, пытаясь удержать оружие, и грянул выстрел. Маузер выпал на землю. А солдаты с ужасом увидели, как вышедший из дверей человек в кепке и пальто покачнулся, как от удара, и кулем повалился на холодный пол крыльца.

И никто не обратил внимания на няньку, катившую коляску по другой стороне улицы, которая внимательно смотрела, как бьют протрезвевшего от ужаса Фильку-анархиста.

Глава 16 «Король умер…»

…После ветра, несущего влажную зябкость с залива, холл гостиницы встретил опера благостным теплом. Да, времена меняются на глазах. Нет уже того неспешного ритма, запаха дорогих сигар в вестибюле, и ресторанное меню не дразнит утонченными запахами изысканных блюд. Все как бы потускнело, потеряв привлекательный вид.

Войдя в номер, Стас застал Ингу мрачной, как осенняя туча. Закинув по-мужски ногу на ногу, она хмуро курила свою пахитоску. Доставленный в номер обед так и стоял на столике нетронутым. И это при ее педантичном отношении к тому, что все должно быть сделано вовремя. Однако!

– Что с тобой, подруга дней моих суровых?

– Пошел ты… – мрачно отозвалась она. – Возьми вон там свои паршивые деньги.

– Не понял, – замер в недоумении опер. – Объясни толком. Не получилось? Он жив?!

– Получилось, – методично стала отвечать Инга. – Он не жив. Но я тут ни при чем. Я не сделала этой работы. Влез какой-то пьяница…. Persse kurat, türa mai või! …Поругался у входа с часовым и устроил стрельбу. Шальная пуля. Наповал. Persse sitt![42]

Стас прошел вперед и уселся в кресло.

– Слушай, – оборвав гневную тираду, уставилась на него эстонка, – что у тебя с лицом?

– А что у меня с лицом? – удивился опер.

– Ты белый как покойник.