Чёрные крылья

Я обошёл весь подземный архив. Я побывал на самых верхних уровнях, тех самых, над которыми лежали сровнённые с землёй руины здания ОГПУ с запечатанными немцами входами. Я видел сожженные пожаром, что устроили здесь солдаты Ефремова, старавшиеся скрыть хоть какую-то часть гостайны, административные помещения. Видел заваленные трупами лестницы, ведущие к поверхности. Красноармейцы сражались до последнего, зажимаемые с двух сторон тисками: снаружи – шквальным огнём немецких пулемётов, изнутри – ревущим пламенем пожара.

Я перерыл всё. Длинные ряды одинаково тяжёлых тёмно-зелёных ящиков, выдвигаемых с полок с жутким грохотом. Финансовые отчётности, секретные донесения от всех компартий мира, доклады по внутреннему состоянию ВКП(б)[2], выполненные приказы, закрытые дела, горы, горы, горы старой, ветхой, жёлтой бумаги. И ничего. Пусто. Тех самых документов, за которыми я проделал столь долгий путь от Урала до Москвы, их нет. Может быть, они были в тех немногих ящиках, до которых добрался огонь. Может быть – были в руках неизвестного мне чекиста, убитого где-то под Архангельском при попытке морем удрать в Америку. А может быть, их держал в своём личном планшете генерал Конев, которого раз и навсегда забрал у нас всепожирающий ядерный взрыв. Я не знаю. Я просто не могу знать.

Я не узнал фамилию того самого неуловимого шпиона. Не узнал его должность, его задачи, занимаемое им положение на момент разрыва связи, не узнал его позывного. Я даже не установил, жив ли он вообще. Полный крах, полный провал. Полугодовое напряжение сил, долгий путь, почти неделя под землёй, и ради чего? Ради пустого пшика и фонарика с динамо-машиной?

Тем не менее, я не сдавался. Я продолжал вновь и вновь обыскивать помещение за помещением, рылся даже по карманам мёртвых красноармейцев. Вскрыл запасы местной столовой, найдя кучу банок с ещё съедобной тушёнкой. Аккуратно растопил старую буржуйку, заткнув трубу, чтобы дым не дай Бог не поднялся над давно заброшенным зданием, из-за чего вся комната, в которой проводился этот незамысловатый кулинарный эксперимент, превратилась в настоящую душегубку. Тем не менее, воду я всё-таки вскипятил. Спал на импровизированной лежанке, которую собрал себе из старых документов и чекистской формы.

Но даже мои ночёвки не могли ничего изменить. Бумаг здесь не было. Просто-напросто не было. Поэтому, на седьмой день моего пребывания в здании (а точнее, в подземной его части, не тронутой немцами) ОГПУ, я ещё раз перерыл архив, чтобы уж точно удостовериться в отсутствии необходимых документов и начал спускаться обратно в «Метро». Пора было возвращаться.

* * *

Взяли меня, когда я вышел к станции. Я понуро выбирался из того самого длинного и грязного коридора, уныло светя перед собой фонариком, когда на мой затылок обрушился удар по-настоящему богатырской силы. К счастью, нас в «Стальной руке» готовили и к такому повороту событий, так что я, несмотря на глухую боль, тянущую меня куда-то в провал забытья, резко развернулся и сделал чёткую, по всем правилам подсечку. Услышав громкий топот за спиной, я тут же размашисто ткнул туда фонариком, разбив стекло, защищающее саму лампочку. Жуткий вой порезанного лица дал мне понять, что я всё же попал.

Голова раскалывалась от неописуемой боли. Я не видел и не понимал, кто мои враги. Доверяться разуму в такой момент было критически опасно, а поэтому в ход пошло тренированное до рефлексов тело. Полностью поддавшись звериным инстинктам, я крутился в жутком танце боя, в полной темноте, окружённый со всех сторон врагами. То с одной стороны, то с другой доносились крики боли и влажный хруст, если мои удары оказывались особенно удачными.

А потом мне неожиданно дали по ногам. С такой силой, что подкосились колени. Следом на лежачего меня посыпался натуральный град ударов: по печени, голове, спине и почкам. Я смог лишь сжаться в комок, изредка отбрыкиваясь всё более тяжёлой и тяжёлой ногой и стараясь защитить голову.

Потом я уже ничего не помнил.

* * *

– Имя, фамилия?..

Ровный голос. Русский. Ни капли акцента.

– Григорий Иванович Отрепьев.

– На кого работаешь?

Молчание.

– Я повторю ещё раз. На кого работаешь?

– Моё имя – Григорий Иванович Отрепьев.

Удар. Быстрый, тяжёлый, под дых. Воздух из моих лёгких моментально выходит, заставляя меня беззвучно хватать ртом воздух.

– Моё имя… – сиплю я, едва ко мне возвращается возможность дышать, – Григорий Иванович Отре…

Докончить мне не дают. На моё бедное тело осыпается град ударов. Всё те же избитые печень, почки, лёгкие, солнечное сплетение. Бьют меня жёстко и достаточно долго. До тех пор, пока я, наконец, не начинаю кашлять кровью.

– Цели операции?

В ушах нестерпимо звенит. Но я всё равно слышу тот же самый ровный голос. Русский, что самое страшное.