Чёрные крылья

На успокаивание разошедшегося доктора ушла примерно четверть часа и почти треть бутылки ценнейшего на фронте спирта. Наконец, выдохнув, осунувшись в плечах и закурив папиросу, друг майора соизволил дать объяснения.

– Посмотри вот на это, – он протянул Евгению три фотокарточки, сделанные совсем недавно. На них были изображены четыре девочки, лет двенадцать-тринадцать от роду. Изнеможённые, грязные, с огромными выпученными глазами. Узницы концлагеря, который Чёрная Армия не так давно освободила.

– Бедные дети… – сочувственно пробормотал майор. Несмотря на свою жестокую профессию, детей он просто обожал.

– Бедные, как и всё здешнее население. Но это ещё не самое страшное. Как помнишь, когда мы освобождали лагерь, я в принудительном порядке заставил всех заключённых пройти медицинское обследование. В целях не только гуманности, но и банальной гигиены. Их нужно транспортировать куда-то в более спокойные районы освобождённой России, а везти их туда со вшами и тифом – значит спровоцировать эпидемию. Закончили мы только вчера ночью. Одними из последних осмотр проходили как раз вот эти девочки…

– Кажется, я понимаю… – начал смутно догадываться майор. От этих предположений его кулаки непроизвольно сжались.

– О нет, не понимаешь! Их осматривала моя сестричка. Я её потом часа два валерьянкой отпаивал, вперемешку с водкой. У девочек там, – Кирилл сделал недвусмысленный жест. – Разорвано всё. Это даже не насилие, это… это… это людоедство. Самое настоящее. Девочки никогда не смогут больше родить. Ник-ког-да. А самой старшей, нет, чего ты отворачиваешься-то, ты послушай! Самой старшей всего тринадцать! Тринадцать, Женя!

– Хватит! – грохнул кулаком по столу майор.

– Нихрена не хватит! – взвился в ответ доктор. – Не хватит! Эти легионеры ещё живы. Сколько их там осталось, неважно, это твоя вина! Ты их, сука, никак не добьёшь! И из-за тебя подобное происходит. Не бери их в плен, понял?! Никого не щади. Души руками, стреляй в них, танками дави, но чтобы всё это поганое племя до последнего человека изничтожить! А если какой солдат и проявит «милосердие», то его тоже немедленно расстреливай, он своим слюнтяйством только хуже делает. А лучше так до бойцов достучись, чтобы у них даже желания такого не появилось. Это не люди нихрена, это животные, звери, с ними нельзя по-другому. Ты меня понял?

– Понял, – мрачно и сипло ответил майор, хватая со стола бутылку водки и отправляясь к выходу из кабинета.

– Убей их, Жень, – устало взмолился ему в спину доктор. – Убей их всех. Чтобы больше никогда такого не было. Бог хочет их смерти…

* * *

Территория, подконтрольная Чёрной Армии, пригород Москвы. 18 февраля, 1963 год.

– Слава, слава родным бойцам…

Вася никак не хотел заткнуться. «Славься» у него выходила хреново, хотя конкретно вот этот куплет он вытянул плюс-минус сносно. А вот женская партия у него была настолько плохой, что Артём, когда слышал её, постоянно затыкал уши и пытался как можно быстрее покинуть помещение.

– …Родины нашей отважным сынам!

Не допел. Точнее, не добубнил. Переключился на «Марш Сибирских стрелков». Почему-то с конца.

– …Нашей верою горя! И услышат эту песню стены древнего Кремля!

– Вася, да хорош уже! – не выдержал я. – Чего распелся с утра пораньше?

Вася Громов очень любил петь. Нет, не так. Василий Андреевич Громов просто обожал петь. Пел он помногу, подолгу, но, слава Богу, почти всегда тихо, себе под нос. Главная его проблема состояла в том, что медведь Васе на ухо не просто наступил, но ещё и основательно там потоптался. Музыкальный слух у Громова не просто отсутствовал, он, казалось, уходил в минус, а поэтому Вася фальшивил даже там, где сфальшивить было просто невозможно.

Проще говоря, существовать в том месте, где Громов решил в очередной раз надругаться над вокальным искусством, было просто невозможно.

– А чего? – недоумевал он совершенно искренне. Его сознание в этом вопросе работало как-то странно и очень избирательно. Все замечания и откровенную ругань в адрес своего пения он просто пропускал мимо ушей, никак на неё не реагируя. – В тему же. Песню-то и вправду услышат. Считанные километры остались.

Я выразительно хмыкнул, пытаясь дать ему понять, что против самой песни не имею ровным счётом ничего. Гораздо больше я имею против того, каким образом её сейчас исполняют.

И тут же потёр позолоченное кольцо на безымянном пальце правой руки. Достаточно новая привычка для меня, кстати. Только в октябре заимел. Никогда не думал, что оно вообще там хоть когда-нибудь висеть будет.

– Гриш, – тихо позвал меня Вася, выглядывая из разбитого окна небольшого амбарчика, где располагался штаб моего полка. – Мы дошли…

В его голосе звенела такая чистая и детская простота, что я поневоле улыбнулся.

– Дошли, – также тихо, добро и успокаивающее согласился я.

– Я в это поверить не могу. Вижу, слышу, как канонада грохочет, – продолжал он, глядя в окно. – А всё равно не верю. Ты был хоть раз в Москве, Гриш?

– Да, – печально ответил я. – Только совсем не в той.