Чёрные крылья

Скоты. Скоты и предатели. Франц Гальдер запрокинул рюмку, опрокидывая пятьдесят грамм шнапса прямо в сухую глотку. За годы своего пребывания на продуваемом всеми ветрами побережье Финского залива, покрытого свинцовыми балтийскими тучами, он научился пить почти как русские, залпом, не закусывая после первой. Он даже понял, почему русские пьют именно водку или почти чистый самогон. Крепости немецкого шнапса в этих широтах явно не хватало.

А ведь всё так хорошо начиналось. После окончания кампании против СССР его тут же назначили командующим немецким гарнизоном в Московии. Надзирателем и пистолетом, приставленным к виску русского рейхскомиссара на случай, если тот вдруг начнёт взбрыкивать. По сути, собственное государство, богатое лесами и рабами, где Гальдер был полноправным диктатором. Конечно, и у Вишневского, здешнего комиссара, был свой Власов и была своя РОА, но разве может необученное русское быдло противостоять лучшим немецким солдатам?

Как оказалось – может. По крайней мере, обученное русское быдло месяц назад взломало его оборону по всей границе рейхскомиссариата и теперь ударными темпами движется в сторону Москвы. И помощи ждать неоткуда, потому что сам рейх в огне. Разделённый на три части, и ни одного из претендентов не заботит судьба окраин, лишь только личное положение. Все они надеются забрать обратно своё, как только закончится гражданская война. Вот только «своим» оно уже не будет. Оно будет русским, английским, норвежским, каким угодно, но только не германским.

Франц Гальдер опустошил ещё одну рюмку. Всё это бесполезно. Теперь помощи ждать неоткуда. Он с середины прошлого месяца забрасывал и Геббельса, и Геринга, и даже проклятого Богом Гейдриха просьбами о помощи. Просил прислать если не солдат, то хотя бы оружие и бронетехнику. Без толку. Немцы заняты тем, что с ожесточением рвут друг друга на части. Всего его телеграммы, донесения и телефонные звонки уходили куда-то во вселенскую пустоту. А русские танки тем временем утюжили его солдат где-то в татарских степях.

Командующий армией «Московия» с тоской поглядел на ополовиненную бутылку шнапса. Всё-таки двадцать градусов – это действительно мало для России. Настолько же мало, насколько и его двенадцать жалких дивизий.

Впрочем, даже если и так. Если русские думают, что смогут так легко его взять, то они сильно ошибаются. Пусть приходят сюда, в свою старую северную столицу, некогда сровнённую с землёй немецкими бомбардировщиками, посмотрим ещё, кто кого! Бежать он не станет и без боя не сдастся.

Франц Гальдер, оставив в покое несчастный алкоголь, перевёл взгляд на серый город, выстроенный на мёртвых костях предыдущего. И в который раз за последний месяц где-то вдалеке ему померещился силуэт медной конной статуи, которой двадцать лет назад снёс голову снарядом один очень меткий артиллерист.

* * *

Рейхскомиссариат Московия, окрестности Гренца. 8 января, 1963 год.

Даниил ненавидел немецкие пулемёты. Точнее, ненавидел он то старьё из поздних сороковых, которое немцы скидывали местным формированиям. Старые, почти что нерабочие машины, забракованные вояками из вермахта, имели кучу критических недостатков. Перекос патрона, например, был скорее данностью, чем исключением. Скорострельность и система охлаждения тоже оставляла желать лучшего, и машина совершенно не годилась для прямого боестолкновения. Остальное снаряжение было, прямо скажем, не лучше, а поэтому Даниилу в бытность свою власовцем частенько приходилось щеголять со старенькой самозарядной винтовкой «Gewehr-41», от которой сами немцы отказались ещё до того, как кампания против России была закончена.

Конечно, зачем же снаряжать туземные формирования хорошим оружием? Гораздо легче выдать им плохо работающее, морально устаревшее и давным-давно списанное старье, чтобы, если вдруг недочеловекам вздумалось побунтовать против своих хозяев, их бы тут же смели вооружённые по последнему слову техники части вермахта.

Именно поэтому, кстати, у РОА никогда не было вертолётов.

В другое время Даниил обязательно бы поехидничал по поводу бывших коллег, однако в данный момент у него были куда более важные дела. Например, постараться-таки выдернуть проклятый застрявший патрон из ствола. Металлическая падла, в раскоряку вставшая прямо посреди затворной рамы, никак не хотела выходить.

Учитывая критичность момента, в котором на позиции взвода под командованием Даниила мерно наступал как минимум целый батальон, такая своенравность снаряда была совершенно не к месту.

Что испытывал тогда Даниил, дремучий и деревенский паренёк, двадцати с небольшим лет от роду, что почти четверть собственной жизни вынужден был служить предателям собственной страны? Какие эмоции переполняли его на той по ночному тёмной опушке зимнего леса, освещаемой прерывистыми линиями трассеров? Страх? Безусловно, как и в любом бою. Гнев? Всенепременно, учитывая то, какие именно эмблемы носили на рукавах наступавшие. Злость? В первую очередь, наверное, всё-таки на проклятый патрон.