Чёрные крылья

Я стоял и крепко прижимал его распухшее от слёз лицо к своему плечу, неотрывно смотря в чёрный квадрат ночного окна. Я обнимал его, убийцу самого главного предателя в нашей истории, и понимал, что никогда и ни за что больше не потребую от него быть героем. По крайней мере, пока не смогу действительно, по-настоящему полюбить его. Ведь каждому герою полагается награда, правда?

И только сейчас, в мутном отражении ночной мглы, я заметил, как медленно, прижав ладонь ко рту и беззвучно рыдая, оседает на пол, оперевшись об угол стены, Аня, которая уже как два часа должна была спать…

* * *

С утра я продолжил путь. С каждым часом я всё отчётливее и отчётливее чувствовал, что отдаляюсь от прифронтовой полосы. Лишь один раз, ближе к полудню, я услышал далёкий рокот вертолёта, продолжающий свой бесконечный патруль. Спустя ещё пару часов мой слух настиг грохот бронетранспортёра, вспарывающего своей железной тушей снег, наваливший за ночь. Очевидно, что такой транспорт по лесам пробираться не может, а поэтому я резко повернул глубже в чащу. Встреча с власовским или, что ещё хуже, немецким патрулём не входила в мои планы.

То, что я едва не вышел на дорогу, навело меня на некоторые размышления. По всему выходило так, что либо я, погрузившись в, так несвойственные мне, сентиментальные воспоминания, сбился с курса, либо сведения нашей разведки оказались неверны. Сверившись с картой, я понял, что проблема всё-таки во мне, и я немного сбился с намеченного маршрута. Хорошо, что я понял это именно сейчас, пока последствия моей ошибки были не так фатальны. Дороги, по плану, на моём пути быть не должно. До Ижевска я должен был добираться лесами, выходя к населённым пунктам лишь после долгого за ними наблюдения и только в том случае, если у меня кончатся припасы. Около же Ижевская я должен был оставить своё снаряжение и оружие в одном из многочисленных схронов, которые наша армия и разведка специально оборудовала в окрестностях линии Карбышева. Такие тайники помогали нам как раз в таких вот ситуациях: рейдах и спецзаданиях. Та самая нычка, которой я должен был воспользоваться, была самой дальней из всех, называясь, за свою удалённость, «Камчаткой».

Я оставлю там всё лишнее и ненужное мне снаряжение, например, мой любимую «Мосинку» с оптическим прицелом, которую я таскаю за собой аж с Последней войны и не собираюсь менять ни на какие новомодные японские штурмовые «Арисаки» или немецкие «Геверы-54». Сделать это нужно, потому что русским в рейхскомиссариате носить оружие не только не полагается, но и строго-настрого запрещено. Даже сегодня в памяти немецких генералов жив ужас партизанской войны в Белоруссии и Центральной России. После этого, я, используя фальшивые документы на имя Ивана Борисова, разнорабочего «фольксдойче»[1], отправлюсь в Казань. А точнее, в Гудерианбург. Произнося вслух старое название города можно было привлечь к себе внимание соответствующих органов, а мне это было необходимо так же, как козе баян. И уже оттуда мне необходимо будет двинуться в Москву. Благо, внешность для таких шпионских игр у меня вполне, хоть и с некоторыми оговорками, по типу чёрных, как смоль, волос, подходящая, так что сойду за своего.

Москва. Если спросить, к примеру, того же Алеутова, что он представляет при слове «Москва», он тут же начнёт перечислять красные стены Кремля, новое, пахнущее резиной метро, толпы народа и ларьки с мороженым и пивом. Картина гордой имперской, пусть и слегка покрасневшей, столицы. Я же, в свою очередь, расскажу про отчаянную оборону генерала Ефремова, брошенного в кольце окружения, про трусливое бегство правительства Кирова, про повальное отступление Красной Армии и Власова, ударившего нам в спину. Картина жуткого, душащего поражения. А что ответит Артём, я не знаю. Для него, как и для всего его поколения, Москва – это символ чего-то несбывшегося. Символ светлого, прекрасного будущего, которое почти не видно за дымом пожарищ. Будущего, которое у них, детей, не видевших ни Союза, ни России, отняли ещё до рождения.

Мы всегда жили надеждой. Надеждой на то, что потом: завтра, через год, через десять, всё будет чуть лучше. Это вера поддерживала нас, когда татары двести лет топтали нашу землю, разоряли храмы и уводили в рабство близких. Надежда вела вперёд воинов Минина и Пожарского, бросала бесстрашных петровских гвардейцев на штыки шведских солдат. Затем заставляла ценой неимоверных усилий восстанавливать страну после смуты революции и пламени Гражданской войны. А потом… потом она отправила генерала Конева и его гвардейцев прямиком в беспощадный ядерный огонь. И теперь, после стольких испытаний, после стольких потерь, она смеет скрываться, смеет прятаться и хорониться за широкими спинами цвета «фельдграу», за батальонами перебежчиков и дивизиями предателей, за оберштурмами надсмотрщиков и группами надзирателей.

Я же иду в древнюю столицу моей Родины, чтобы выволочь за волосы эту проститутку из её убежища.