Чёрные крылья

Очень опрометчиво со стороны каннибалов было класть пусть связанного, но не убитого агента Чёрной Армии рядом со ржавым листом металла, который при должном желании вполне может сойти за ножовку, перерезавшую хлипкую и слегка подгнившую верёвку. Ещё более неосмотрительным было встать рядом с этим же агентом так, чтобы он смог дотянуться до твоего паха и одним точным ударом раздавить твои же яйца…

* * *

Мне пришлось убить их всех. Это, не смотря на моё не самое лучшее самочувствие, не составило особой сложности. Когда их предводитель упал, а я слез с алтаря, смешно прыгая на связанных ногах и стараясь завладеть ножом, выпавшим из руки людоеда, остальные просто молча стояли на своих местах, окружив алтарь, и тупо смотрели на меня, не осознавая своими животными мозгами, что, собственно, происходит. А я тем временем сумел спокойно подобрать недалеко отлетевший ритуальный нож и перерезать последние веревки, сковывающие мои движения. Правда, когда я кинулся на первого каннибала и перерезал тому горло, остальные людоеды всё же зашевелились. Они налетели на меня, оттолкнули куда-то в сторону и принялись рвать на части ещё даже не остывшее тело своего товарища. Я же завороженно смотрел на эту кровавую трапезу, не в силах оторвать глаз. Лишь через некоторое время, когда каннибалы слегка успокоились, начали есть медленно и аккуратно, явно растягивая удовольствие, наваждение спало, я нашёл в себе силы закончить начатое. Не забыл и об их вожаке, который без сознания лежал на полу. Ему я тоже провёл кровавую полосу на шее, от уха до уха.

Я минут пятнадцать пошатался по помещению, в котором находился, но не нашёл ни своего револьвера, ни ножа, который с таким скандалом приобрёл. Слава Богу, хоть сапоги эти ироды не сняли. Едва я понял, что мои вещички, похоже, утеряны безвозвратно, вдруг накатила такая усталость, что мне пришлось сесть там же, где и стоял, не обращая внимания ни на кровь, ни на крайне неприятные объедки. Сил у меня хватило лишь на то, чтобы поближе подтянуться к бочке с костром и снять с себя валенки, поставив поближе к раскалённому металлу, чтобы просохли.

Перед тем, как мои глаза закрылись, последняя мысль была о том, что я очень сильно хочу пить.

[1] нем. Жизненное пространство на востоке

Глава пятая Расправляя плечи

«Пройдёт товарищ все бои и войны,

Не зная сна, не зная тишины.

Любимый город может спать спокойно,

И видеть сны, и зеленеть среди весны».

Граница Чёрной Армии и Новосибирской республики, Урал. 11 марта, 1962 год.

Олег Гордиевский раздражённо поморщился. Острый, холодный ветер задувал белую пыль бурана прямо за воротник тёплого тулупа, выбивая снежинками мурашки на его спине. Контрабандист зябко поежился и поднял жёсткий шерстяной ворот, закрывая шею.

Откуда-то сбоку послышался сдавленный кашель. Олег обернулся, столкнувшись взглядом с одним из солдат, что его сопровождали. В отличие от криминальной братии, с которой он привык общаться, это были молчаливые, суровые и дисциплинированные люди. Не отходили помочиться каждые пятнадцать минут, не рассуждали о бабах, бася на весь лес и не дымили самокрутками, с потрохами выдавая своё местоположение. Не походили они также и на бестолковых подпольщиков, отряд которых так глупо полёг где-то в этих местах. Это были настоящие солдаты, псы войны. Подтянутые, собранные и готовые ко всему: хоть вступить в настоящий смертельный бой, хоть лишь разыграть таковой.

При воспоминании о подпольщиках Олег вздрогнул. На секунду ему показалось, что это всё было в другой, бесконечно далёкой жизни, вдобавок случившейся не с ним. Перед глазами вдруг встало лицо Валерия, бесконечно усталое, обречённое, но оттого неимоверно счастливое. Такое бывает у партизан, которые умерли под пытками раньше, чем выдали палачам хоть каплю информации. На миг чёрствый и циничный контрабандист вновь оказался в приграничном лесу по ту сторону кордона, в последний раз прощаясь с Саблиным. Впрочем, всё это были лишь иллюзорные игры уставшего сознания Олега. На самом деле он всё также продолжал смотреть на узкую, засыпанную снегом автомобильную колею.

Что-то изменилось в Олеге с той самой ночи, когда Валерий и его подпольщики приняли смертный бой на японской границе. Что-то очень важное повернулось в его душе, изменило вектор, заставило его прямо сейчас глядеть на заснеженную грунтовку на нейтральной земле, вместо того, чтобы прятаться, петлять, заметать следы и уводить из-под удара себя самого и свою жену. Вместо этого тридцатилетний циник вдруг неожиданно для самого себя нацепил мундир с белой звездой на рукаве, раз и навсегда отрезав для себя путь к отступлению.