Чисто английское убийство

Историк поднял взгляд от стола. Сквозь толстые линзы своих очков для чтения он различал размытую фигуру высокого человека, стоявшего у двери в противоположном конце комнаты. Сняв очки, он сумел рассмотреть его более четко. Медленно, с мучительным усилием он выбрался из живой реальности выборов 1768 года в Мидлсексе и оказался лицом к лицу с серой тенью настоящего.

– А, сержант Роджерс! – сказал он, с некоторым трудом вставая со стула. – Доброе утро!

– Могу ли я поговорить с вами, сэр?

– Конечно, конечно, я в вашем полном распоряжении. Только вот – я лишь сейчас об этом вспомнил – я должен встретиться с лордом Уорбеком сегодня утром. Возможно, мне сначала следует сходить к нему.

Детектив странно на него посмотрел.

– Не думаю, что сейчас его светлость захочет встречаться с кем-либо, – мрачно сказал он. – Вы были здесь, наверху, все утро? – продолжил он.

– Все утро? – доктор Боттвинк вынул из кармана старомодные серебряные часы. – Но это невозможно! Оказывается, я пробыл здесь больше двух часов!

– Тогда до ланча у нас как раз достаточно времени, чтобы немного поболтать, – спокойно сказал Роджерс.

– Конечно, сержант. Повторяю, я в вашем распоряжении. Два часа! Я даже не заметил, как пролетело время. Вы не присядете? Давайте я уберу книги со стула.

– Нет, – очень твердо сказал Роджерс. – Нет, но все равно спасибо. Не знаю, как вы, сэр, но я предпочитаю по возможности заниматься работой в тепле. Я пришел спросить, не будете ли вы против на пару минут спуститься в библиотеку.

– Конечно… Или правильнее ответить «конечно нет»? В любом случае, я немедленно пойду с вами. Теперь, когда вы об этом упомянули, комната действительно кажется холодноватой.

– Возможно, это еще одна мелочь, которую вы не заметили, сэр? – спросил Роджерс с несколько ехидной улыбкой и отошел в сторону, чтобы пропустить доктора Боттвинка.

– У меня было о чем думать, кроме температуры, – ответил тот. Он остановился в дверях и оглянулся на стол, на котором лежали рядом поблекший и неопрятный старый меморандум, и его четкая копия, сделанная рукой историка. Со вздохом сожаления он распрощался с веком разума и начал спускаться впереди сержанта по узкой каменной лестнице.

– Итак, вы не особо замечаете, что происходит, доктор Боттвинк? – сказал Роджерс, устроившись в кресле у камина в библиотеке.

– Прошу прощения?

– Который час, жарко сейчас или холодно, и тому подобные вещи – вы их не замечаете?

– А, я вас понял! Рассеянный профессор – тот образ, который так часто изображает британский юмор; вы отводите мне именно эту роль, сержант? Что ж, полагаю, в каком-то смысле это действительно так. Но только в определенном смысле – вы должны это понимать. Когда человек занят делом истинной важности, он не замечает тривиальных мелочей, ведь правда? Но я тешу себя надеждой, что в вопросах обычной жизни я могу отличить сокола от цапли.

– Сокола от… как вы сказали?

– Неважно, это фраза не моего авторства. Я думал, вам она знакома [16]. Говоря на простом языке английской полиции, я могу отличить живого человека от мертвого, а естественную смерть – от насильственной, особенно когда она происходит у меня на глазах. Думаю, я прав, предполагая, что именно эту тему вы желали обсудить со мной, сержант?

Роджерс не ответил. Его лицо с крупными чертами было лишено какого-либо выражения; на нем читалось лишь утомление, и он смотрел в огонь, полузакрыв глаза. Внезапно он повернулся к доктору Боттвинку и резко выпалил:

– А профессором в какой именно области вы являетесь, доктор Боттвинк?

Историк терпеливо перечислил свои степени и дипломы.

– Вы ведь довольно много путешествовали?

Губы доктора Боттвинка скривились в мрачной улыбке.

– Наверное, более точным было бы сказать, что меня гоняли с места на место, – спокойно заметил он.

– А какими конкретно были ваши политические пристрастия в Чехословакии?

– Разумеется, я был левым.

– Разумеется?

– Я хочу сказать, что мои левые взгляды – назовем это так – послужили естественной причиной того, что меня гоняли с места на место.

– Хм. Тогда, я полагаю, вы какое-то время пробыли в Вене?

– Да. Меня пригласили туда прочесть курс лекций. Этот курс по сей день остается незавершенным.

– Это было во времена режима Дольфуса [17]?

– Да. Позвольте мне предвосхитить ваш следующий вопрос, сказав, что я был противником режима Дольфуса. Именно поэтому курс лекций, естественно, прервался. Я антиклерикал и антифашист; коротко говоря, меня можно отнести к категории природных «анти».

– То есть кратко вас можно было бы описать как коммуниста, доктор Боттвинк?

Историк отрицательно покачал головой.