Чистота сердечных сокращений

Легко сказать – заделайся… Лидия не могла признаться матери – «заделаться-то» особо не с чего. Неделями устраняется, косит под недомогание… А он не очень и настаивает, видать, пробавляется где-то. Иногда, правда, прёт на прынцип. Она в таких случаях стоит за своё конституционное право на акт с контрацептивом. Он качает свои права… И когда добивается по-своему – за счёт нахальной внезапности, она так скрючится телом, что зачатье, наверное, вообще невозможно…

– Почему я такая? – сокрушалась Лидия. – Ненормальная какая-то. Или в детстве кто напугал?..

Поговорить не с кем… На работе бабы не жалуют. Подруг нет. Соседка Танька, мать-одиночка, та ещё стерва.

– Я вот морду воротила, – говорит, – и что?.. Захомутают твоего, так и знай. Мне, к примеру, на случку абы кто…

Остаётся, как ни крути, мать. У неё всё просто. По её понятиям – раз в кино, раз в койку и – в ЗАГС, чего тянуть. Она ей и Аркадия вмиг подобрала…

– …Ну, зятёк, как там твои… комсомолки? Всех перетоптал? – ревниво спрашивает тёща, подставляя напудренную щёку: она всегда топчется в тесной прихожей к его возвращению. Про комсомолок – это из-за работы, он наладчиком в швейном цеху – одни девки…

– Мне бы со своей… комсомолкой разобраться… – учтивый с тёщей Аркадий целует её и нечаянно гладит вдоль спины.

___________________________________________________

В тексте сохранены особенности авторской пунктуации и орфографии

– Ну-ну, разбирайтесь… было бы на пользу, – тёща вкусно принимает поглаживание – рожа аж замасливается – и шепчет ему что-то. Аркадий свойски смеётся…

«Болтает лишнее…» – Лидия провожает мать до лифта, та неохотно прощается и напоминает:

– Мать плохого не посоветует, а всегда – как надо…

…Была Лидия у разных врачей. Насчёт беременности, что – никак. Сказали: загиб матки. Что сама сачкует, она, не будь дурой, не сказала. Но доктора дошлые.

– Супружество – это, чтоб удобно… Мешает, значит, загиб. Аномалия.

Направили в стационар лечиться – может, разогнётся… аномалия.

Лидия подняла голову – лампочку в подъезде ещё не заменили.

«Может, отказаться?» – подумала она, открывая дверь. Позвонила матери. Трубку неожиданно поднял Аркадий:

– Вышла в магазин. Что делаю? Смеситель меняю… Часа полтора.

Лечиться Аркадий поддержал. Мать, чтоб он с голоду не пропал, вызвалась пожить у них: ей больше не о ком заботиться, был кот – сбежал.

В стационаре установили – необратимо...

После выписки Аркадий отвёз жену в хороший санаторий, поправить нервы. Не поскупился в деньгах.

Лидия три недели листала старые журналы «Огонёк», гуляла по садовым дорожкам и принимала укрепляющие процедуры.

– Что же теперь будет? – безучастно повторяла она.

Скоро наступили и перемены: вместо Лидии забеременела мать. Лидия истерично хохотала, плакала – нервы укрепились неполностью. Казалось, ладью грубо сдёрнуло с мели и бурным потоком понесло на камни…

Но всё утряслось.

Мать с новорожденным братиком встречали из роддома вместе. Съехались по обмену в трёхкомнатную, и пошла жизнь – душа в душу: тёща катала коляску, жена крутила котлеты, а папаша с «Жигулёвского» перешёл на «Невское».

Мальчонка рос базластый и страсть не любил купаться.

О других подробностях жизни семьи неизвестно.

Декабрь, 2008 г.

ПРИБЕЖИЩЕ СЛАБОДУШНЫХ

Стас с Коськой были гарнизонные пацаны. Присмотренные, обихоженные – мать не работала. Одежда, перешитая из отцовской, заштопана, пуговицы на месте. Стрижка – «под Котовского».

Стригла сама. На кухне у окна, замотав старой простынёй. Разболтанная солдатская машинка, скрипя и больно прихватывая за ушами, пробивала просеку за просекой, оставляя уступы лесенкой.

– Ну, мам… хватит… Больно же! – дёргался на табуретке «клиент».

Мать стукала согнутым пальцем в выстриженную полосу, «клиент» замолкал, и, изнывая под простынёй, нетерпеливо ворошил босой ногой кучки волос.

А первый, отстрадав своё, уже тёр хозяйственным мылом круглую, в боевых отметинах б ошку. Вокруг расплывалась мыльная лужа.

На лысой голове кепка, свободно проваливаясь, застревала на оттопыренных, тщательно промытых – мать проверяла! – ушах, травмируя свежие, саднящие раны.

Кепки-восьмиклинки, с пипкой по центру, мать шила из остатков старой шинели, которая пошла ей на зимнюю поддёвку под пальто. В козырёк вставляла – для жёсткости – куски целлулоида от старого отцовского планшета. Таких кепок не было больше ни у кого в гарнизоне. Ходили в них чуть ли не до зимы.

Учились братья на твёрдую четвёрку.

– Могли бы лучше, не тупые, – считала мать, но проверять уроки ей в голову не приходило. А вот за прогулы драла обоих, меньшего – в назидание.

У других матери отходчивей. Пожалуется училка – тут же и забудет, или поругает, для воспитания. А она – идёт с родительского собрания, по походке видно, что их ждёт… Высмотрят из-за угла, допоздна прошлындаются и – крадочкой… Куда там! Не прошмыгнёшь. Молча, деловито: хрясь одного, хрясь другого… Портупея отцова, верёвка бельевая, что под рукой есть.

Отец сидит за столом, хохочет. Мать выпустит пары, присядет, запыхавшись, и тоже рассмеётся: