Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

Когда по ночам я думаю о тысячах опечаток, которые прячутся в книгах в моем книжном шкафу, и о том, что они невозмутимо спят своим дерзким и наглым сном, то сам не могу сомкнуть глаз. Меня одолевает смутное ощущение, что я должен восстановить миропорядок прежде, чем позволить всему вокруг погрузиться в сон, и в своем воображении уподобляюсь рыцарю с карандашом наперевес, который исправляет все эти ошибки. Мне хочется покрасоваться, и я цитирую Джорджа Стайнера: «Тот, кто пропускает опечатки и не исправляет их, не просто невежда: он совершает надругательство над духом и здравым смыслом. Возможно, если искать во всей многовековой культуре точное определение для состояния, в котором человек не упускает возможности исправить ошибки в книгах, – это „божественный промысел“». Но кого я хочу обмануть! Я всего лишь читатель, страдающий неврозом и дурацким обсессивно-компульсивным расстройством. Таким же был и Стайнер.

Не то чтобы его отсылки к святости и божественной благодати здесь совсем к месту, даже напротив. Опечатки – происки нечистой силы, и у демона, который разбрасывает их по страницам, даже есть имя: Титивиллус. Первые сведения о нем появились еще в Средние века, но только в конце XIX века во Франции за ним окончательно закрепилась слава существа, искажающего слова тех, кто создает рукописи: его называли démon des copistes et des moines étourdis, то есть «демон переписчиков и утомленных монахов». Он складывает в мешок слоги, которые молящиеся забыли произнести во время пения псалмов, а переписчик не перенес на бумагу. Вот что пишет об этом Анатоль Франс: «Думаю, если допустить, что этот хитроумный демон пережил возникновение печатного станка, то в наши дни он выполняет неблагодарную задачу: обнаруживает опечатки, разбросанные по книгам, которые только притворяются, будто в них нет ошибок».

Впрочем, даже дьявольская натура Титивиллуса не позволяет однозначно сделать вывод, что тот, кто исправляет его ошибки, – святой или познал божью благодать. Читатель, вооруженный двойным красно-синим карандашом, – не Архангел Михаил с обнаженным мечом. Скорее, это такой тип человека, который, желая стать ангелом, становится животным[67], то есть сторонником хилиазма[68], утопистом или же строителем Рая на земле. «Утопия ровно то же самое, что и четкость. Коммунизм – желание убрать все допущенные ошибки из истории. И из человека. То есть провести корректуру», – говорит главный герой романа Стайнера «Корректор». Беда в том, что под ошибками истории, как правило, подразумеваются скитающиеся бедняки. Роберт Конквест начинает свой фундаментальный труд о сталинском голодоморе с того, что предлагает читателю провести такой расчет: «За время, когда произошли описанные события, погибла огромная часть населения: если считать, что даже не на каждое слово, а на каждую букву этой книги приходится примерно двадцать человек». При этом в книге почти пятьсот страниц. Вспомните об этом, когда, завидев на страницах опечатки (деревенских «кулаков»), вы ощутите зудящее желание избавиться от них и зачистить поле. Считайте, что вы уже буквально в шаге от заключения пакта Молотова – Риббентропа с граммар-наци.

Исправлять ошибки в уже изданных книгах, как это делал Хулио Кортасар, – не самая распространенная привычка, и, смею предположить, она и останется таковой, разве что где-то вновь разгорится пожар грамматического тоталитаризма. Напротив, почти все читатели имеют обыкновение подчеркивать и делать пометки. Но можно ли вообще писать в книгах? Конечно, только если делать это карандашом, скажут многие (в том числе и я). Почему карандашом, и только? Потому что серый цвет графитного стержня выглядит куда деликатнее, чем яркая синяя или черная паста в авторучке, а еще потому что мы знаем: в теории это действие можно отменить. Но исключительно в теории: на деле же это некая потенциальная возможность, и она почти всегда остается в плоскости абстракции. И что самое важное – она заставляет нас грезить о невозможном. Если, как пишет Фома Аквинский, даже Господь не может вернуть невинность юной девушке и сделать так, как будто она ее и вовсе не теряла (Utrum Deus possit virginem reparare), то стереть со страниц книги следы карандаша – не значит вернуть ей былую непорочность.