Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

Про себя могу сказать, что питаю слабость к скромным пометкам, которые обнаруживают уважение к книге как предмету, а оно в свою очередь может стать знаком, что этот читатель с таким же почтением относится и к прочим существам в кожаном переплете. Но я связал свою жизнь с читательницей-неряхой из увлекающихся, поскольку мой доморощенный метод, как и следовало ожидать, не работает. Однако я надеюсь, что мои упущения на поле этой экспериментальной науки не заставят других читателей слишком сильно сомневаться в истинности общего правила. За ним кроется главный секрет, подтолкнувший меня к проведению изысканий в духе Таркетти, и я до сих пор считаю, что этот принцип верен: в отношении человека к книгам прослеживается то, как он относится к другим людям.

Когда-то я появился на свет, как любая книга – только что вышел из типографии, еще тепленький, – примерно в половине девятого вечера, в субботу 15 ноября 1975 года. Свидетельство тому – больничная бирка, нечто вроде моих выходных данных. Я родился в кожаном переплете. Затем жизнь принялась мять меня, комкать, писать и выцарапывать что-то острыми зубьями – и вот он я сейчас. «Среди всех неодушевленных предметов, всего, что создано человеком, книги наиболее близки нам, поскольку в них содержатся наши мысли, стремления, негодования, заблуждения, наша верность правде и неизменная склонность совершать ошибки; но больше всего они похожи на нас тем, что так же некрепко, как и мы, связаны с жизнью», – пишет Джозеф Конрад. Эпитафия, написанная Бенджамином Франклином для себя самого, но, к сожалению, так и не появившаяся на его могильном камне, в полной мере выражает это антропоморфическое отношение к книгам:

Тело
Бенджамина Франклина, печатника,
Как обложка старой книги,
Из которой вырваны страницы,
А с них стерта позолота,
Лежит здесь – пища для червей.
Но его Творение не канет в небытие,
Поскольку оно, как мы верим,
Снова появится
В новом, более совершенном издании,
Отредактированном и одобренном
Автором.

Тем более что сам вышеуказанный Автор уже проявил свои сверхъестественные способности и возродился в печатном виде. В XII веке епископ Гарнерий Лангрский писал: «В двух словах великая книга – воплощение Сына Божия, ведь как посредством письма слово объединяется с кожей [пергамента. – Прим. авт.], так и посредством принятия человеческой судьбы Слово Бога Отца объединилось с плотью». Стоит ли говорить, что представление об Иисусе как о книге затем распространилось на все человечество. Эта аналогия лежит в основе как средневековой метафоры «книга сердца», так и в современном представлении о «книге разума», она проявляется в картине Арчимбольдо, изображающей библиотекаря в виде стопки книг, в иллюстрациях Джонатана Уольстенхольма, на которых у книг есть руки, они дерутся, пишут, читают и играют в шахматы. Многовековая культурная традиция подтверждает, что мы исключительным образом ассоциируем себя с этим рукотворным предметом, так сильно отличающимся от всех прочих. И хотя мы уже несколько десятилетий черпаем бо́льшую часть выразительных средств из мира информационных технологий, временами мы по-прежнему говорим про кого-то, что он попал в переплет, что он для нас открытая книга или что пора перевернуть ту или иную страницу в жизни.

Мы книги, которые не смогут избежать нашествия жучков, поедающих бумагу и нитки, если только нас как следует не забальзамируют. Бандит Джеймс Аллен умер в тюрьме в 1837 году и незадолго до смерти надиктовал свои мемуары надсмотрщику. Его последним желанием стала просьба взять с его спины кусок кожи такого размера, чтобы его хватило на переплет для будущей книги. Проделавший эту операцию врач отнес кожу в местную дубильню, где ее обработали так, что она стала походить на оленью. Затем – к переплетчику, который украсил обложку кусочком черной кожи с золотой отделкой, написав на нем: Hic liber Waltonis cute compactus est («Эта книга запакована в кожу Уолтона» – последним именем, наряду с несколькими другими, Джеймс Аллен пользовался при жизни).