Чюрлёнис

В большинстве публикаций, где упоминается об осмотре Чюрлёниса Бехтеревым, сказано – со слов родственников Чюрлёниса: профессор определил тяжелую депрессию, нервное истощение, вызванные переутомлением. Но ни у кого из биографов Чюрлёниса не сказано конкретно, каков был диагноз. Архив Бехтерева и в настоящее время недоступен для исследователей, нельзя исключить и тот факт, что там вообще имеются (или имелись) какие-либо сведения о Чюрлёнисе.

В одном из сохранившихся писем Софии говорится, что «признаков прогрессивного паралича нет», что, по крайней мере, может служить указанием на то, что обсуждался вопрос и о нейросифилисе. Чюрлёнис не был замечен в беспорядочных половых связях и от сифилиса никогда не лечился, дочь его родилась здоровой. Учитывая некоторые странности, наблюдавшиеся в поведении отца художника, можно предполагать отягощенную наследственность. По сохранившимся письмам художника становится понятно, что он был сильно подвержен колебаниям настроения. Некоторые письма, альбомные и дневниковые записи содержат признаки нарушения мышления. Таким образом, не имея возможности исключить полностью органическое поражение головного мозга, более вероятно все же предположение, что Чюрлёнис страдал эндогенным психическим заболеванием, а конкретнее – шизоаффективным расстройством, – предполагает Ольга Устименко, автор материала «Соната сердца Константинаса Чюрлёниса», опубликованного в сентябре 2020 года.

Твердо можно утверждать только одно: ухудшение состояния здоровья Чюрлёниса наступило резко. Можно также говорить о том, что до поздней осени 1909 года у него не было особых проблем с психикой. Напротив, все, кто общался с ним в то время, отмечали доброжелательность, дружелюбность, любовь и привязанность к своим ближним.

Профессор Владимир Бехтерев посоветовал поместить больного в лечебницу.

В самом конце 1909 года (по другим источникам – в начале января 1910-го) София увезла мужа в Друскеники.

Творческая жизнь Чюрлёниса завершилась в Петербурге. Здесь он написал, как известно, свое последнее музыкальное произведение – фугу, сочинение 34.

Объективности ради, нельзя не сказать о том, что японская исследовательница творчества Чюрлёниса Ямико Нанукаве, работавшая в архивах Литвы, сделала «сенсационное» открытие. В 2017 году вышла ее статья «The theme of death in Ciurlionis art and musie»[100], где Нанукаве-сан пишет о том, что Чюрлёнис за год до кончины (в 1910 году?) написал симфоническую поэму «Dies irae»[101]. Едва ли это соответствует действительности, но упомянуть об этом следует уже хотя бы для того, чтобы показать, что в современной Японии серьезно интересуются Чюрлёнисом, его творчеством.

У Чюрлёниса, кстати, есть триптих «Мой путь». На первой картине – башни замков, устремленные вверх – надежда, в средней – его путь устремляется все выше и выше, на пиках пути зажигаются звезды – вроде все сбывается; третья картина – черные обрывы, пропасти, а над ними возвышаются то ли скалы, то ли облака – несбывшиеся мечты. Это ли не три этапа времени пребывания в Петербурге? Или, скорее, вся его жизнь?

После Рождества в родительском доме получают письмо не от Кастукаса, а от его жены. София пишет, что они приедут в Друскеники, возможно, на «более продолжительное время». Кастукас переутомлен, он плохо себя чувствует – ему необходимы отдых и покой. Врачи посоветовали переменить обстановку и покинуть Петербург.

Глава двадцать третья. «Вот кто настоящий художник!..» (1909–1910 годы). Друскеники – Варшава – Пустельник

Приезд супругов в Друскеники. Все, кто в то время был в родительском доме – Пятрас, Йонас, Ядвига, вышли встречать. Из снежного облака вынырнули сани Янкеля. Поддужный колокольчик не был снят. Кастукас по-молодецки соскочил с саней. Расцеловал всех. Встревоженные родители не показывали виду, что знают о его нездоровье. Этому способствовало и поведение Кастукаса, его приподнятое настроение, которого хватило ненадолго. Кастукас быстро устал и прилег отдохнуть. София рассказала о его болезни, о предписанном врачами режиме:

– Покой! Прогулки на свежем воздухе! Ни в коем случае не курить!

В прогулках по заснеженному лесу Кастукаса сопровождали братья – Пятрас или Йонас, иногда – оба.

Кастукас все реже садился за пианино. Исполнял только хорошо знакомые ему (и всем остальным) произведения. Не сочинял. Кисть в руки не брал. Все реже был весел. Мог за день не проронить ни слова.

Случался просвет. Настроение поднималось. Садился с младшими решать задачи по гармонии. Импровизировал. Но импровизации, по словам Ядвиги Чюрлёните, были очень уж похожи на старые.

«Почему “было”»?

София связалась с варшавскими друзьями мужа. Евгений Моравский находился, как читатель помнит, в «теплой ссылке» – в Париже. Он мог поддерживать своего старого друга только весточками и пожеланиями здоровья.