Чюрлёнис

Марк Эткинд в связи с картиной «Покой» делает следующее сопоставление: «А. Блок, анализируя “Безумие” Тютчева, говорит, что оно “напоминает современную живопись – какое-то странное чудовище со стеклянными очами”, вечно устремленными в облака, зарывшееся в пламенных песках». Эту цитату Эткинд завершает так: «Блок не видел “Покоя” Чюрлёниса. Просто драматический символ этой картины был характерен для духа времени».

И еще одна невероятная параллель! Судя по всему, петербургскую выставку, где экспонировался «Покой» Чюрлёниса, посетил юный Николай Пинегин, выпускник Казанского художественного училища, в недалеком будущем студент Академии художеств, а в более далеком – художник, писатель и полярник, участник печально знаменитой экспедиции полярного исследователя Георгия Седова, не достигшей, как планировалось, Северного полюса.

Повествуя в книге мемуарного плана «В ледяных просторах» о вынужденной зимовке экспедиционного судна «Святой Фока» на Земле Франца-Иосифа, Пинегин пишет: «Если от пристани “Фоки” перевести взгляд на юг, – там громадная скала – полуостров Рубини-Рок (скала Рубини). Его двухсотметровые обрывы, кроме восточной части, неприступны. На западе в трех километрах лежит островок Скотт-Кельти. И он, и Рубини-Рок свободны от льда. Свободны и мысы острова Хукера вблизи этой скалы. В мглистый день, когда мы увидели те мысы, они походили на видения художника-фантаста Чурляниса. Впоследствии, в 1913 году при топографической съемке бухты Тихой эти мысы были названы “горами Чурляниса”».

Этот нерукотворный памятник, «поставленный» Чюрлёнису самой природой и героями-путешественниками, появился на полярной карте спустя лишь два года после смерти художника…

Видел ли картину Георгий Седов, неизвестно. Можно только предположить: без его одобрения или ведома едва ли топонимический объект получил бы имя мало неизвестного тогда в России литовского художника (и композитора).

Позже гора была условно поделена надвое; предгорья получили название плато Чюрлёниса, а ее покрытый айсбергами купол был назван куполом Чюрлёниса.

В 50-х годах ХХ века советские ученые опубликовали фотографию гор Чюрлёниса. А в 1980-е годы мы нашли в Музее Арктики фильм, снятый экспедицией Седова с этими скалами вблизи стоянки судна «Святой Фока».

Феликс Розинер пишет: «Ясно, что седовцы, глядя на бухту Тихую, вспомнили именно “Покой” Чюрлёниса. Такова была сила этой живописи: художник создал поэтический зрительный образ, который продолжал жить в сознании путешественников, вступивших в величественную схватку с полярной природой. Не это ли лучшее доказательство того, что настоящее искусство необходимо людям даже в самые трудные минуты?»

Мнения даже авторитетных зрителей относительно «Покоя» могут быть полярны. Яна Жемойтелите считает картину «оглушающее молчаливой», в то время как Владимир Федотов, художник, отмечает «скрытое ее многоголосие».

Феликс Розинер утверждает, что «Покой» в качестве иллюстрации попал в пособие по шизофрении. Оказывается, психически неуравновешенные люди не выдерживают созерцания «Покоя».

Сам же Чюрлёнис высокой оценки своих произведений на выставке в Петербурге не ожидал и «даже стыдился как незаслуженной».

Из письма Повиласу:

«Вообще, больше всех и сердечнее всех радовались Вольманы, и так это сильно, что я не знал куда деваться. Как это смешно, правда, Павлик? Ведь не я изменился и не мои картины сделались лучше, а только печать расшевелила людей, так или иначе настроила в отношении меня. Этот факт ясно освещает людей и их оценки».

Евгений Моравский, получив от госпожи Вольман экземпляр «Биржевых ведомостей», «немедленно» пришел к своему другу Кастусю.

«И очень заинтересованно расспрашивал, что нового я написал за это время. Я показал ему эскизы к циклу “Гимн”, он их рассматривал с любопытством специалиста…» – пишет Чюрлёнис в том же письме Повиласу.

Пишет он ему и о Маркевичах:

«На Маркевичей это произвело большое впечатление (мне жаль, что меня при этом не было). Сам Маркевич (представь себе) читал статью вслух, а все сидели и слушали, а когда он кончил читать, все, говорят, еще долго сидели – так они были ошеломлены. А когда я позже зашел к ним, старались не касаться статьи критика, как дела непонятного и раздражающего. Я был очень рад».

Доктор Юзеф Маркевич не понимал, зачем Чюрлёнису становиться художником. Его сын Петр возражал отцу: Кастусь уже художник!

На выставке был представлен портрет и самого Чюрлёниса, «писанный товарищем».

Николай Брешко-Брешковский:

«Какая благородная голова с умными, благородными глазами! Это пантеист чистейшей воды. Все свое творчество он отдал на служение стихийной обожествленной природе, то кроткой, ясной, улыбающейся, то гневной, помрачневшей, карающей… В нем много смутного и недоговоренного. Как в звуках! Недаром Чурлянис – музыкант».

«Как здорово было бы летать на собственных крыльях»