Выставки, как первая, так и вторая, подверглись царской цензуре, и в некоторых случаях картины удалялись полицейскими; Литовскому художественному обществу не разрешалось продавать открытки с репродукциями.
Интерес к выставке был большой, посетители – из разных социальных слоев. Чюрлёнису рассказывали, как какой-то крестьянин остановился у его триптиха «Сказка» и долго рассматривал. Кто-то из художников хотел объяснить ему смысл картин, но тот поблагодарил и отказался:
– Не надо, тут я и сам все понимаю! – И поделился своим видением каждой картины и триптиха в целом: – Это – сказка. Видишь: взбираются люди на гору искать чудо. Они думают, что там стоит вот такая королевна, и кто окажется самым сильным, красивым, умным, того она и возьмет в мужья. Взошли, а королевны-то и нет! Сидит голый ребенок – вот-вот сорвет сейчас пучок одуванчиков и заплачет.
София Кимантайте в своих воспоминаниях пишет: «Художник был тронут до слез и все волновался, когда мне это рассказывал, говоря, какое счастье, что он (Чюрлёнис. –
Газеты публиковали похвальные рецензии – и о выставке, и о Чюрлёнисе, но, несмотря на это. Константинас видел – многие равнодушно проходили мимо его картин!
«Почему они не смотрят? – не понимал художник. – Почему не напрягают свою душу? Ведь каждый по-иному подходит и иначе воспринимает произведения искусства».
Лев Толстой писал: «Если бы гениальные произведения были сразу всем понятны, они бы не были гениальные произведения. Могут быть произведения непонятны, но вместе с тем плохи, но гениальное произведение всегда было и будет непонятно большинству в первое время». Живопись не должна быть иллюстративно-информационной, она должна если и не завораживать, то хотя бы побуждать к осмыслению.
Работы Чюрлёниса не покупались. Значит, ему опять придется искать, кому давать уроки музыки.
Весной 1908 года Чюрлёнис посылает в родительский дом открытку:
«Уроков почти нет, поэтому и с деньгами неважно, но зато купил у Навроцкого (кто такой, не установлено. –
Аделе встревожилась:
– Теперь Кастукасу наверняка придется голодать, пока не расплатится с кредитом.
Аделе понимала: они, родители, вряд ли смогут помочь деньгами. Константинас (отец) с сыновьями целыми днями рыбачил на Немане, но не всякий раз получалось поймать «несколько щук». Вышагивали вдоль Мельничеле, ловя форель, за которую хорошо платили богатые дачники, брали в ресторан кургауза (курзала), но и здесь удача не всегда сопуствовала рыбакам. Аделе шила белье для крестьян, Юзе вышивала приданое для невест. Как-то перебивались, не голодали, но свободных денег в доме не было.
В апреле, на Пасху, Кастукас приехал в Друскеники. Аделе поинтересовалась приобретенным им у Навроцкого пианино.
– Мама, у него очень приятный тембр! Вскоре сама сможешь убедиться. Летом его привезут сюда.
В один из летних приездов Кастукаса получилось так, что особо на стол и поставить-то нечего было. Он собрал малышню, вывел в огород и велел рвать на грядках все, что под руку подвернется. Под руку попадались лук, морковь, свекла, петрушка, сельдерей. Отстранив мать от плиты, повязав ее передник, Кастукас взялся стряпать. При этом забавлял родителей кулинарными байками.
Варево, которое можно было назвать супом, получилось такое вкусное, что, как вспоминала Ядвига Чюрлёните, «мы чуть языки не проглотили».
Когда же сытые домочадцы выходили из-за стола, Кастукас поцеловал матери руку:
– Мама, запомните, мне абсолютно все равно, что есть, из-за меня беспокоиться не надо. В Друскениках воздух так хорош, что больше ничего и не надо!
Первое время жизни в Вильне – это начало расцвета живописного творчества Чюрлёниса и в лето 1908 года, предшествовавшее его женитьбе, которое он проводит в Друскениках и – вместе с Софией – у ее родителей, в Ковенской губернии, и в Полангене, достигает поразительной интенсивности. В это время им созданы почти все картины, объединенные названием «сонаты», а также ряд небольших музыкальных произведений под заглавием «морские песни».
Глава шестнадцатая. «Хочется обнять весь мир…» (1908 год). Друскеники – Поланген
Ранним июньским утром Кастукас приехал в Друскеники без предупреждения. Поднял всех на ноги.
Аделе на скорую руку приготовила завтрак. За завтраком Кастукас рассказывал о выставке и, сияя от счастья, о Зосе.
Кастукас поднялся из-за стола.
– Вот! Чуть не забыл! Зося положила мне в дорогу! – катнул по скатерти апельсин. – Поделим один на всех, так?
Пока делили апельсин, он подошел к матери, крепко прижал ее к груди и долго-долго держал в объятиях.